220 лет назад, 1 марта 1799 г. в Санкт-Петербурге вышел один любопытный указ, подписанный императором Павлом I. Этот документ обычно рассматривают как вопиющее самодурство царя, который дошёл в своём законотворчестве до крайнего предела идиотизма: «Запретить употребление пляски, вальсеном именуемой».
Действительно, этот указ Павла слишком уж походит на памятные многим «танцевальные запреты» XX столетия в СССР – бестолковые, глупые, раздражающие и становящиеся посмешищем для всего мира. Как же так – самое прогрессивное государство планеты, и вдруг опускается до слежки за «искажением рисунка танца» и до попыток запрета, например, фокстрота: «Репертуарной комиссии требуется принять меры к прекращению этой замаскированной порнографии».
Однако на самом деле ситуация с Павлом чуть ли не прямо противоположна. В кои-то веки Россия, благодаря указу о запрете вальса, вырвалась вперёд и стала образцом, которому стремились подражать самые просвещённые государи Европы.
Дело в том, что вальс, едва появившись, сразу стал мишенью крайнего недовольства общественности. Мишенью на удивление удобной, поскольку посягал на главные духовные скрепы европейского общества того времени – семью и брак. Во всяком случае, так казалось тем, кто называл вальс «развратным, жестоким, циничным, доводящим до исступления». Именно в вальсе, да ещё в онанизме видел одну из главных угроз «сего жестокого века» автор немецкого памфлета 1779 года: «Доказательства того, что рукоблудие и вальсирование – основные источники слабости тела и вырождения нашего поколения». Спустя 11 лет во Франции запускают в обиход остроумную фразу: «Я понимаю, почему матери любят вальс, но как они позволяют танцевать его своим дочерям?» Словом, Европу лихорадит, борцы за нравственность готовы чуть ли не линчевать вальсирующих, и тут со стороны России им подваливает счастье. Русский император запрещает «циничный танец» на уровне личного указа.
Созданным прецедентом вдохновились многие. Так, в Вене, которая справедливо почитается «родиной вальса», танец начинают жёстко регламентировать. В частности, вводится ограничение по длительности – вальсировать теперь разрешается не более 10 минут. На танец обрушивается крупнейший поэт современности – Джордж Гордон Байрон, откровенно высмеивая бесстыдство вальса: «Работе рук приличных где предел при неприличной близости двух тел?» При прусском дворе вальс, по примеру Российской Империи, запрещают тоже, но гораздо более круто – до самого 1888 года.
Однако самое забавное в том, что примерно то же можно сказать и о многих других запретах Павла, которые у нас традиционно принято подвергать оголтелой критике и насмешкам.
Вот инициированное Павлом полицейское распоряжение от 20 января 1798 года: «Воспрещается всем ношение фраков и всякого рода жилетов. Воспрещается носить башмаки с лентами, а также сапоги, ботинками именуемые, и короткие, стягиваемые впереди шнурками. Запрещается всем вообще употреблять круглые шляпы войлочные, тафтяные или иной материи». Это кажется совершеннейшим идиотизмом и мракобесием. Ну кому какое дело, в чём ходит подданный Его Величества, если он соблюдает законы Империи?
Здесь можно ответить вопросом на вопрос: «А давно вы в отечественных магазинах видели в свободной продаже сочинение Адольфа Гитлера «Майн Кампф»? Или нарукавные повязки НСДАП со свастикой? Или полный мундир штандартенфюрера СС?»
Дело в том, что круглые шляпы, башмаки с лентами, фраки и жилеты для того времени – не просто модное увлечение. Всё это ввела в обиход Великая Французская Революция. Та самая, которая залила кровью всю страну. И какой кровью – кровью королевской семьи и дворянства. То, что революционные французы сотворили со своей страной, внушало Павлу I отвращение и ужас едва ли не большие, чем нам – художества Гитлера и его камарильи. Так что полицейские меры Павла вполне можно рассматривать как один из первых политических актов, направленных против распространения экстремистской символики.
Указ продержался недолго – около года. Но этого хватило… Нет, не на полное излечение русского общества от «революционной дури», а на слабенькие подвижки в отечественной словесности, имевшие далеко идущие последствия. Волей-неволей пришлось обратить внимание на продукцию русских типографий и русских сочинителей. И в сознание русского дворянства постепенно прокралась мысль, что русский язык не так уж и плох – на нём можно не просто разговаривать, а даже писать литературные произведения.
