В небольшом бурятском городе Кяхте торжественно открыли монумент «Исследователям и первооткрывателям Центральной Азии». Памятник создан по инициативе президента Русского географического общества Сергея Шойгу, а его установка приурочена к 175-летию РГО. Он выполнен в виде триумфальной арки на четырёх колоннах, каждая из которых украшена барельефами выдающихся путешественников: Пржевальского, Громбчевского, Грум-Гржимайло, Козлова и других.
Выбор места для мемориала неслучаен. В то время как Санкт-Петербург мы считаем «окном в Европу», которое прорубил Пётр I, небольшой город Кяхта на границе с Монголией на протяжении двух столетий оставался нашими «воротами в Азию». И если сейчас многим россиянам его название ни о чём не говорит, то в XVIII-XIX веках оно было у всех на слуху: именно Кяхта снабжала всю страну чаем, который везли караванами из Китая.
Рублёвка XIX века
Возможно, вам тоже слово «Кяхта» незнакомо, но наверняка вы слышали фразу «Моя твоя понимать нету» (как вариант — «Моя твоя не понимай»). Мы произносим её с иронией, а ведь когда-то она была частью кяхтинского языка — наречия, которое возникло в зоне русско-китайской приграничной торговли и просуществовало до ХХ века. Лексика в нём была преимущественно русской, а вот грамматика — китайской.
Наречие представляло собой забавную смесь двух языков и насчитывало около тысячи слов, касавшихся в основном торговой тематики. Например, кончай-цена («последняя цена»), чушка-мясо («свинина»), деряни («плохой»), рука-сапоги («перчатка»). А для успешной торговли нужно было иметь язык-мед («красноречие») и не страдать от ума-конечайло («сумашествия»). Вы смеётесь, но в своё время кяхтинский язык в Китае преподавали чиновникам, участвующим в торговых сделках с Россией. По нему издавали учебники и проводили экзамены.
Сейчас Кяхта мало чем отличается от сотен других райцентров. Правда, у здания администрации стоит не бронзовый Ильич, а основатель города Савва Рагузинский-Владиславич. Есть гостиные ряды XIX века и прекрасный краеведческий музей. Сохранились купеческие дома и три церкви, одна из которых пока не восстановлена.
Через город проходит трасса А340, которая, превращаясь в Таможенную улицу, упирается в пограничный контрольный пункт. Здесь колокольня Воскресенского храма возносится, словно наблюдательная вышка, и в прежние века с неё действительно вели наблюдения за строптивыми соседями. Она же служила ориентиром для возвращавшихся из Центральной Азии путешественников. «Мы увидели наконец белые шпицы Кяхтинских церквей — первый символ своей Родины», — писал Николай Пржевальский.
Все храмы Кяхты были построены на купеческие пожертвования и отличались пышным убранством. Тот же Воскресенский интерьером мог сравниться с соборами московского Кремля: царские врата и паникадило в нём были сделаны из серебра, а иконы украшены драгоценными камнями. В небольшом городке насчитывалось 9 учебных заведений, где преподавали учителя, приехавшие из европейской части России. В то время как за Уралом вообще было мало грамотных людей, до Кяхты добирался даже запрещённый «Колокол» Герцена и Огарёва: его завозили через Китай. Тротуары здесь обустраивали на европейский манер, с фонарями и деревянными настилами, местные модницы выписывали наряды «от Ворта из Парижу», а строганину на Рождество было принято запивать шампанским высокой марки («шамапанесеки», как это звучало на кяхтинском наречии). Декабрист Николай Бестужев, отбывавший пожизненную ссылку неподалёку, в Селенгинске, неоднократно бывал в Кяхте и называл её Забалуй-городком.
«В середине XIX века здесь было 40 усадеб, и в 20 из них жили миллионеры, сделавшие своё состояние на оптовой торговле чаем, — рассказывает заместитель директора Кяхтинского краеведческого музея Лилия Цыденова. — По нынешним меркам они были бы миллиардерами. Это была своеобразная Рублёвка того времени. Состояние Якова Андреевича Немчинова, например, оценивалось в 48 миллионов рублей. А одна лошадь тогда стоила 3 рубля».
«Чай на всё цену ставит»
Кяхта была главной вехой Великого чайного пути, её перевалочным пунктом. Именно сюда со всей Поднебесной стекались, порой проходя по 6 тысяч километров, верблюжьи караваны, нагруженные тяжелыми вьюками с чаем и другим китайским (да и европейским) товаром. На гостином дворе чай дегустировали и сортировали, зашивая его в воловьи шкуры, чтобы защитить от влаги. Этим занимались савошники и ширельщики — представители профессий, которых не могло быть в других городах Российской империи. После этого чай отправлялся в долгий путь по стране. Он был всевозможных сортов и видов: россыпью, в ящиках, спрессованный в плитки и даже скатанный в шары. И если к сибирякам чай попадал из свежего сбора, то к жителям европейской части России, даже к императорскому двору, — уже из прошлогоднего. Ведь на его доставку уходило девять месяцев, а то и год.
Таким образом, приграничная Кяхта снабжала чаем всю Россию, по сути, сделав его нашим национальным напитком. В XIX веке чай стал главным товаром не только в торговле с китайцами, но и внутри страны. Так, о статусности ярмарки судили по тому, привозят ли на неё чай. От его стоимости зависела цена на остальные товары (как говорили, «чай на всё цену ставит»), поэтому знаменитую Нижегородскую ярмарку, например, считали открытой лишь после того, как до неё добирался кяхтинский чай.
В лучшие свои годы Кяхта приносила российской казне 8-9% всех её доходов. На одного жителя этого городка с населением 4 тысячи человек приходилось в 150 раз больше налогов, чем в среднем по стране. И это был единственный город в Российской империи, который находился на самоуправлении. По решению местного собрания с каждого вывозимого ящика чая купцы отчисляли по 40-60 копеек на поддержку города. Такой налог назывался аксиденцией, и, достигая в сумме 110 тысяч рублей в год, он позволял развиваться этому поселению, построенному посреди негостеприимной пустыни.
«Степь — главный ландшафт Евразии»
Как уже сказано, Кяхта была «воротами в Азию» не только для торговцев, но и для русских путешественников. Все крупные экспедиции по изучению Восточной и Центральной Азии начинались отсюда и завершались здесь же. Николай Пржевальский четырежды отправлялся из Кяхты в неизведанные земли, пройдя с 1870 по 1885 год на лошадях и верблюдах 32 тысячи километров и сделав ряд крупных открытий. Пржевальский доходил до верховьев рек Янцзы и Хуанхэ, проникал вглубь Тибета, изучал климат, реки и рельеф этих мест, животный и растительный мир.
Но чем могут быть интересны бескрайние степи, пейзаж которых выглядит однообразным и почти безжизненным? «Вы что! Степь — это главный ландшафт Евразии, она простирается от Венгрии до Монголии и является стержнем нашего континента, — объясняет вице-президент РГО, научный руководитель Института степи УО РАН Александр Чибилёв. — Степь включает в себя много уникальных ландшафтов. Её нельзя изучить до конца, она постоянно меняется под воздействием климатических изменений. Степь находится в глубине материка, а там потепление идёт сильнее: за 100 лет температура поднялась на 2,5-3 °С. Поэтому изучать её нужно постоянно».
Однако исследователи XIX века отправлялись в загадочную Азию не только ради научных знаний. Многие из них были кадровыми военными, и их целью также являлась разведка территорий, о которых не было известно ничего. Самый показательный пример — путешествие Гомбожаба Цыбикова в Центральный Тибет.
Тибет был закрыт для иностранцев, и Цыбиков, который вырос в традиционной бурятской семье и сам был буддистом, присоединился к группе паломников, тщательно спрятав исследовательское оборудование. Он провёл в Тибете больше двух лет, долго жил в его столице Лхасе, изучал местные традиции, медицину, особенности климата. А также делал тайком фотографии (всего их сделано около 200), рискуя жизнью: в случае разоблачения российскому подданному грозила бы смертная казнь.
Это была первая в мире фотосъёмка Лхасы и её окрестностей, быта тибетцев, их святынь и пр. После возвращения на родину Русское географическое общество наградило Гомбожаба Цыбикова премией им. Н. М. Пржевальского и медалью.
Как сохранить память?
Научные экспедиции нуждались в проводниках, переводчиках, вооружённых конвоирах, всеми этими кадрами их обеспечивала Кяхта. Забайкальские казаки были выносливыми, знали, как выживать и при + 40 °С, и при -40 °С. К тому же умели охотиться и метко стрелять. И, когда в Кяхту приходила телеграмма — «Группа исследователей приезжает в ваш город, просим оказать содействие», — желающие сопровождать путешественников в Китай, Монголию или Тибет всегда находились.
«Мы вскоре сблизились с этими добрыми людьми самой тесной дружбой, и это был важный залог для успеха дела. В страшной дали от Родины, среди людей, чуждых нам во всем, мы жили родными братьями, вместе делили труды и опасности, горе и радости. И до гроба сохраню благодарные воспоминания о своих спутниках, которые безграничной отвагой и преданностью делу обусловили как нельзя более весь успех экспедиции», — писал Пржевальский в своём дневнике.
Многие из тех, кто брался сопровождать исследователей, были весьма известны в своих кругах, а их потомки и сейчас живут в Кяхтинском районе. Например, внук Цокто Бадмажапова — переводчика и монголоведа, первооткрывателя города Хара-Хото на юге Монголии. Бадмажапов обнаружил затерянные в песках руины, замерил их, описал и отправил сообщение этнографу и археологу Петру Козлову в Санкт-Петербург. Тот снарядил экспедицию.
«Дед в качестве переводчика и проводника участвовал в Монголо-Камской экспедиции Козлова, — говорит Сергей Бадмажапов. — Потом жил и работал в Урге (нынешнем Улан-Баторе. — прим. ред.), торговые сделки продвигал, военной разведкой занимался. У него были широкие связи в Монголии, он у них авторитетом пользовался. Но началась борьба с панмонголизмом, деда выслали на поселение, а в 1937-м расстреляли. Сказали, что японский шпион».
В жернова сталинских репрессий попал и Александр Бохин, участник Тибетской экспедиции всё того же Петра Козлова. «Он был фельдшером, из забайкальских казаков. Кроме того, знал китайский и монгольский, хорошо знал тибетскую медицину, — рассказывает его внук Игорь Богданов. — Дед был дружен с Козловым. Когда у него родилась вторая дочь, моя тётя, Козлов стал её крёстным отцом. В 1930-е годы Александр Бохин занимался организацией больниц в районах. Однажды уехал на вызов и не вернулся. Оказалось, что с вызова его и забрали. Когда я получил доступ к документам, то прочитал, в чём его обвиняли. Восхваляя тибетскую медицину, дед говорил, что может по пульсу определять болезнь, а советская медицина такого не признавала».
И Бадмажапов, и Бохин впоследствии были реабилитированы, хотя добиться этого было непросто. «Справедливость мы восстановили, теперь важно, чтобы была жива и передавалась память об этих людях», — рассуждает Игорь Богданов.
Собственно, в том числе и для этого в Кяхте установили памятник первопроходцам Центральной Азии. «В истории Русского географического общества Кяхта играет особую роль. Пржевальский, Потанин, Певцов, Роборовский, Козлов, Обручев — все побывали здесь, готовясь к своим экспедициям, — напоминает Александр Чибилёв. — Надеюсь, мы положили начало открытию целой серии мемориалов на российских границах. Это очень нужно для увековечивания памяти наших великих путешественников».
