205 лет назад, 31 марта 1814 г., столица Французской империи была вынуждена капитулировать. Последний раз это случилось с Парижем без малого за четыреста лет до того. Тогда, в 1436 году, город в ходе Столетней войны заняли англичане. Сейчас — союзники по антинаполеоновской коалиции. Русские войска во главе с императором Александром I вошли в Париж.
«Колонны наши с барабанным боем, музыкою и распущенными знаменами вошли в ворота Сен-Мартен… За многочисленным народом не было видно ни улиц, ни домов, ни крыш. Всё это было усеяно головами, какой-то вместе с тем торжественный гул раздавался в воздухе. Это был народный ропот, который заглушал и звук музыки, и бой барабанов. От десяти часов утра войска шли церемониальным маршем до трех часов». Так вспоминал об этом событии его очевидец и участник Николай Лорер, впоследствии прославившийся как декабрист, а пока — прапорщик лейб-гвардии Литовского полка.
Воспоминаний хватает, и всякий раз в конце марта их вываливают без разбора, нимало не заботясь о том, кому они принадлежали. Такое впечатление, что главное здесь — создать атмосферу всеобщего праздника и показать, насколько русский солдат превосходил по своим моральным качествам всех других. Основной посыл примерно такой: «Французы думали, что их захватили варвары, а русские оказались настолько благородны и щедры, что приводили всех окружающих в изумление».
Отчасти так и было. И потому в ход идут откровенно сусальные картинки. Например, вот такая: «Русские, которых они нашли вовсе не такими, как воображали: стройность их полков, блестящая щеголеватость офицеров, говоривших с жителями их языком, красота русского царя, миролюбивые его намерения, кротость в войсках, какой не ожидали, — всё это было так внезапно для парижан, так противоположно тому, что они привыкли воображать…»
Или вот: «Парижане, воображая русских, по описанию своих патриотов, варварами, питающимися человеческим мясом, а казаков — бородатыми циклопами, чрезвычайно удивились, увидевши российскую гвардию. И в ней — красавцев-офицеров, щеголей, не уступающих как в ловкости, так и в гибкости языка и степени образования, первейшим парижским франтам».
Фокус, однако, в том, что первая картинка принадлежит перу Николая Бестужева, лейтенанта, историографа флота и писателя. Сам он Париж не брал, хотя его повесть «Русский в Париже 1814 года» и написана, что называется, «по реальным событиям».
Второй документ принадлежит перу артиллерийского офицера Ильи Радожитского, который как раз за отчаянную храбрость при взятии Парижа был произведён в штабс-капитаны. Тут сомнений быть не может: у него должна быть написана вся правда.
Просто цитируют только тот фрагмент правды, который попадает в общий бравурный тон. Тон же задаётся, как правило, мемуарами ветеранов гвардии. Скажем, воспоминаниями Ивана Казакова, прапорщика лейб-гвардии Семёновского полка: «Стоянка наша была сносная. Там было много ресторанов, где мы в первый раз по вступлении во Францию порядочно пообедали. Как нам, так и солдатам хорошее житьё было в Париже; нам и в голову не приходила мысль, что мы в неприятельском городе. И французы все — от высшего общества до крестьян — полюбили русских».
Ещё бы не полюбить — при таком-то аттракционе неслыханной щедрости! Другой лейб-гвардеец, на этот раз из гусар, пишет: «Кто бывал в Париже, знает, что там почти птичьего молока можно достать, только были бы деньги. А деньги были розданы по повелению императора Александра Павловича чуть ли не накануне в размере двойного и тройного жалованья за все три кампании: 1812, 1813 и 1814 годов. Можно себе представить, каков поднялся кутёж в занятой нами неприятельской столице!»
Представить можно. Другое дело, что многие русские офицеры, бывшие в Париже одновременно с этими мемуаристами, тоже могли себе только представить их кутежи. Потому что сами были вынуждены жить согласно поговорке: «Видит око, да зуб неймёт». Тот же самый артиллерист, штабс-капитан Илья Радожитский, вспоминает то, что цитируют крайне редко: «Но как у нас карманы были пусты, то мы не покушались зайти ни в одну ресторацию. Зато гвардейские офицеры наши, вкусив всю сладость жизни в Пале-Рояле, оставили там знатную контрибуцию».
И в самом деле — зачем каким-то армейским артиллеристам деньги? Достаточно того, что этому воспитаннику Императорского военно-сиротского дома вообще повезло побывать в Париже. Подумаешь — без денег! Перебьётся.
Другой русский офицер, Алексей Карпов, тоже оставил воспоминания о своём пребывании в Париже. Воспитанник Новгородского Военно-сиротского отделения для солдатских детей, он за Парижское сражение получил звание поручика. И как раз в тот момент, когда гвардия вступала в город и готовилась предаться блестящим кутежам, записал: «Так как война кончилась, следовательно, и фуражировка запретилась, а потому явился у нас в корпусе во всём недостаток, — в фураже, в провианте, даже и в дровах — а доставления ниоткуда не было. Тут мы и узнали всю тяжесть войны. Главное же начальство собралось всё в Париже, пировало от радости с Государем, а войско терпело во всём недостаток, и никто о том не думал, ни один генерал или полковой командир — всё пресмыкалось в Пале-Рояле».
Впрочем, ему тоже повезло оказаться если не в самом городе, то хотя бы в Версале. Проездом. Или, вернее, проходом. Вот как это выглядело: «Когда мы проходили через Версаль своим парадом, как только можно чище и опрятней одеться старались. Но как вошли в Версаль, народ французский, видя нашу негодную одежду, разных цветов крестьянского сукна мундиры, людей, изнурённых до чрезвычайности, из которых половина босых, говорил: „И эти нас побили?“»
