За плечами у 92-летнего ветерана военной медицины Арнольда Антоновича Федуна, первого и единственного в Вооружённых силах хирурга, кто был удостоен высокого звания «Народный врач СССР», долгая, насыщенная интересными событиями жизнь.
14 лет он был главным хирургом медслужбы РВСН, почти 3 года возглавлял хирургическую службу Центрального военного клинического госпиталя РВСН. За эти годы число сложных операций в госпиталях РВСН увеличилось в 6 раз, а летальность уменьшилась в 2,5 раза.
На высокую должность в Москву, в Центральный военно-клинический госпиталь РВСН, Арнольд Антонович был назначен с Байконура, где в начале 1960-х гг. возглавлял хирургическую службу 1100-коечного госпиталя космодрома. Об одном случае из его обширной практики – спасении жизни генерального конструктора ракетно-космических систем академика Владимира Челомея – и пойдёт речь.
Путь в космическую гавань
– В 1962 г. после окончания Военно-медицинской академии им. Кирова меня вызвали на мандатную комиссию и предложили поехать служить в отдалённый закрытый гарнизон. Намекнули, что это «город коммунистического будущего». А у меня сын только родился. И я не нашёл ничего лучшего, как спросить у председателя комиссии: «Молоко там для ребёнка есть?» В воздухе повисла неловкая пауза: мол, вы что, сомневаетесь, что в городе коммунистического будущего нет молока?
Короче, дал я своё согласие на распределение и отправился с семьёй в отпуск на Украину. А потом поехал в Москву за предписанием. Смотрю, в графе «куда» написана незнакомая воинская часть и пункт прибытия – станция Тюра-Там Среднеазиатской железной дороги.
В вагоне поезда собралась молодая энергичная команда. Все в гражданке, но выправка военная. Разговоры обо всём, только не о работе. Когда через несколько суток поезд ехал уже по казахстанской степи, мои попутчики вдруг оживились, прильнули к окошку вагона и, посматривая на часы, всё время повторяли: «Смотрите, смотрите, сейчас пойдёт, сейчас полетит!»
Я тоже заволновался: кто пойдёт, куда взлетит? И только когда степь на горизонте окрасилась ярким заревом поднимающейся в небо ракеты, мне стало понятно, что мои спутники – ракетчики. Они возвращались домой, на космодром. Так я оказался на Байконуре, где прослужил хирургом почти 10 лет.
Операция под контролем Брежнева
Мне повезло попасть на космодром Байконур в то время, когда там шло бурное строительство. Одних военных строителей было сосредоточено более 100 тысяч! Кроме того, работало много специалистов, которые осуществляли обслуживание космодрома, готовили и производили запуски космических кораблей. Моими пациентами, кстати, стали и космонавты первого, «гагаринского», призыва. Так что работы было невпроворот.
Особенно запомнился случай, когда военным врачам в условиях гарнизонного госпиталя космодрома пришлось спасать жизнь выдающемуся учёному Владимиру Николаевичу Челомею.
Это было в ноябре 1963 г. Я заканчивал очередную плановую операцию, когда дежурный врач госпиталя передал мне команду срочно приехать на 17-ю площадку. Точнее, это была новая гостиница, построенная для какого-то очень большого начальника, имя которого держалось в секрете. Потом я уже узнал, что она предназначалась для академика Челомея.
Закончив операцию, я направился на 17-ю площадку, где меня встретил ведущий терапевт госпиталя Евгений Константинович Селезнёв. Он ввёл меня в курс дела, попросил посмотреть очень важного пациента – генерального конструктора ракет Челомея. Я поднялся на второй этаж гостиницы и познакомился с академиком. Спрашиваю: что случилось? Да вот, говорит, поел консервов и отравился; заехал в госпиталь, промыли желудок, но лучше не становится. Я осмотрел Челомея и вижу, что у него по всем признакам типичный острый аппендицит. Нужна срочная операция.
Владимир Николаевич не возражал, только заявил, что на операцию он ляжет после того, как пройдут испытания его новой ракеты (они были запланированы на следующий день) и он вернётся в Москву. Я пытался объяснить, что дорога каждая минута, но мои доводы академик проигнорировал. Пришлось обратиться за помощью к руководству полигона. Однако и это не помогло: Челомей ни в какую не соглашался на операцию в нашем госпитале.
В тот день он проводил на полигоне важное совещание, и я более четырёх часов ждал его окончания, чтобы ещё раз осмотреть пациента. Ситуация осложнялась, болезнь прогрессировала, явно просматривалась клиника местного перитонита. Снова предложил Челомею срочную госпитализацию – и опять получил категорический отказ. Тут уж мне, как говорится, пришлось ударить во все колокола. Результат не заставил себя ждать: пошли звонки из Москвы. Первыми мне позвонили Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко и секретарь ЦК КПСС Дмитрий Фёдорович Устинов, а потом и Леонид Ильич Брежнев. Со всеми состоялся примерно одинаковый диалог:
– Здравствуйте! Что там с Владимиром Николаевичем?
– Острый аппендицит.
– Ну и что?
– Надо оперировать.
– Почему не оперируете? Не умеете?
– Нет. Умеем, но он не соглашается…
Трубку бросали – и тишина… Только поздно вечером, после звонков министра здравоохранения СССР Сергея Владимировича Курашова и главного хирурга Минздрава Бориса Васильевича Петровского академик Челомей наконец согласился на операцию в нашем госпитале.
Представляете, какой груз ответственности лёг на меня, майора медицинской службы! К тому же я знал, что Челомей – сердечник, имел ряд хронических заболеваний и возил с собой чуть ли не чемодан различных лекарств и снадобий. А тут ещё ко мне подошёл какой-то «гражданский субъект» и предупредил о строгой «личной ответственности» за исход операции. «Может, мне сразу бельё и сухари взять с собой в операционную?» – спросил я.
В оставшееся до операции время я постарался предусмотреть все неожиданности. Проверил резервное питание на тот случай, если вдруг отключится электричество. Кстати, во время операции действительно свет погас. Проинструктировал медицинскую бригаду, особенно анестезиолога. Операцию делал под местной анестезией и под поверхностным наркозом. До сих пор помню до мелочей весь ход операции. Как вскрыл брюшную полость, доставал толстый, как палец, червеобразный гнойный отросток. И как он сразу же лопнул после того, как я его положил в медицинский лоток. Потом содержимое лотка «арестовали» сотрудники охраны Челомея и отправили в Москву на исследование, которое подтвердило наш диагноз.
Всё то время, пока шла операция, руководство госпиталя и многочисленная свита академика находились в коридоре: я попросил не мешать мне, особенно советами. И только когда завершил работу, все бросились ко мне и к больному. Спрашивали, как дела, как прошла операция...
«Проблемный пациент»
Через несколько дней мне позвонил министр здравоохранения Курашов. Когда я доложил ему о благоприятном послеоперационном развитии события, он даже удивился: «Удачливый вы хирург! Челомей у нас проблемный пациент. Сколько раз его лечили – каждый раз возникали осложнения».
Рана заживала, Челомей чувствовал себя нормально. На следующий день после операции состоялся пуск ракеты. Владимир Николаевич тут же, в палате госпиталя, провёл заседание госкомиссии, а потом и вовсе перебрался к себе в гостиницу.
Зря он это сделал. В ноябре на Байконуре днём ещё тепло, а вот ночью довольно холодно. Академик оставил открытой на всю ночь форточку в номере гостиницы, и его к утру продуло. В итоге получил воспаление лёгких. Опять мне пришлось связываться с Москвой, бить тревогу, делать всё, чтобы спасти прославленного конструктора. Москва пообещала прислать двух профессоров-консультантов. Я попросил привезти лекарственный препарат сигмамецин, очень эффективный антибиотик с широким спектром антибактериального действия. У нас же на полигоне, кроме пенициллина, ничего другого не было.
На следующее утро прилетевшие столичные профессора осмотрели Челомея. Целый день проводили лечение, пытались сбить температуру. Облегчение наступило только после того, как я настоял на применении сигмамецина. После этого врачи стали готовить Челомея к перелёту в Москву. Я даже обрадовался, что передаю пациента в надёжные руки. Но не тут-то было.
Приглашают меня к Челомею, и он мне говорит:
– Вы тоже собирайтесь. С нами полетите. Командировочные документы на вас уже выписаны.
Я еле успел съездить домой, взять всё необходимое в дорогу. Кстати, денег в семье не было – одолжил у соседей. Через несколько часов я уже летел вместе с академиком Челомеем в Москву. На личном самолёте маршала Гречко.
В полёте случилось непредвиденное: в районе Куйбышева (Самары) самолёт попал в жуткую болтанку. Челомей переносил её плохо. Нам ещё оставалось 4,5 часа лёта. Мы попали в полосу сильного встречного ветра, и вместо расчётных 4 часов полёта пришлось лететь почти восемь. Москва запросила наше решение – продолжать полёт или совершить посадку? Когда ко мне подошёл командир корабля и спросил, что делать, я поинтересовался, хватит ли горючего? Услышав положительный ответ, попросил передать в Москву: для пациента лучше продолжать полёт. Через полчаса самолёт перестало трясти, и Владимиру Николаевичу полегчало.
После посадки я стал собирать больного, готовить его к эвакуации в ЦКБ. Вдруг слышу какой-то шум за дверями, кто-то прорывается в салон. «Закройте дверь! Не мешайте нам!» – строго выговорил я. Неизвестный поспешил ретироваться. Потом оказалось, что нашумел я на… Дмитрия Фёдоровича Устинова. Он терпеливо ждал за дверью, когда я выйду с Челомеем.
Я передал пациента врачам «кремлёвки» и планировал возвращение на космодром, когда от Владимира Николаевича последовало предложение остаться на несколько дней в Москве, посмотреть город, его достопримечательности. Для меня, оказывается, был заказан хороший номер в гостинице «Пекин», служебная машина, составлена программа экскурсий. Я согласился.
Все эти дни я каждое утро навещал академика в больнице, справлялся о его здоровье. Он чувствовал себя всё лучше и лучше, я попросил его отпустить меня домой, на Байконур. В последующие годы мне не раз приходилось встречаться с Челомеем. Особенно когда меня перевели с Байконура в Москву на должность ведущего хирурга открывшегося в 1972 г. Центрального клинического госпиталя РВСН (ныне – 3-го филиала 3 ЦВКГ имени Вишневского). У нас сложились партнёрские связи и с замечательным творческим коллективом Челомея. Мы, врачи военного госпиталя, лечили его сотрудников, а они по нашим чертежам на своих предприятиях делали различные медицинские инструменты, приборы, оборудование, спасшие затем жизни многих сотен, а может, и тысяч наших пациентов.
