Их было 20 человек, молодых советских лётчиков, из которых кому-то одному предстояло стать первым в истории человеком, шагнувшим в абсолютную неизвестность. 60 лет назад этим человеком стал Юрий Гагарин — космонавт № 1. Следом за ним на орбиту отправились и другие, и каждый полёт был в чём-то новаторским.
Сегодня из того, первого отряда космонавтов СССР в живых остался только дважды Герой Советского Союза Борис Волынов. Он летал в космос два раза, проводил первую в мире стыковку пилотируемых космических кораблей, а с 1983 по 1990 гг. сам был командиром отряда космонавтов.
«Каждый хотел полететь первым»
Дмитрий Писаренко, «АиФ»: Борис Валентинович, вы пришли в отряд космонавтов в один день с Гагариным, 7 марта 1960 года. Как это было?
Борис Волынов: Приехал в назначенный час на метро «Динамо», нашёл нужный адрес. Это была войсковая часть 26266, небольшое двухэтажное здание за колючей проволокой.
У меня был только адрес, и всё. Я знал, что предстоит испытательная работа на новой технике, на летательных аппаратах с большими скоростями. О космосе нам тогда никто ничего не говорил. А когда мы задавали вопросы, они оставались без ответов. С другой стороны, это всё нам было очень интересно.
Люди приходили в отряд в разные дни. Но 7 марта пришла самая большая группа, 12 человек. Кроме меня, в ней были Гагарин, Титов, Леонов, Быковский... На следующий день пришёл Женя Хрунов — он потом со мной летал, переходил из моего «Союза» к Шаталову после стыковки.
Сначала была медицинская подготовка. Нам рассказывали, что из себя представляет кровеносная система человека. Мы сидели и думали: зачем нам, лётчикам, это надо? Но слушали. Потом нам сказали: вы должны хорошо чувствовать себя на парашюте. То есть должны уметь прыгать из любого положения, из любой ситуации. И группу отправили в Энгельс, под Саратов. Там мы учились прыгать с парашютом.
— Когда стало известно, для чего вас готовят, как вы оценивали свои шансы полететь в космос первым?
— Быстро выяснилось, что стать первым шансов у меня нет. Для этого полёта было ограничение по росту — не более 1 метра 70 сантиметров. А у меня 1 метр 72 сантиметра. Было очень обидно. Тем более что я хорошо зарекомендовал себя и во время парашютных прыжков, и как инструктор.
— Была ревность друг к другу?
— Конечно, была! Каждый хотел полететь первым. Была конкуренция, были обиды: а почему не я, почему я не могу?
Испытания были тяжелейшие — нас крутили на центрифуге, перегрузки доходили до 10 и даже до 12 g. То есть вес увеличивался в 10-12 раз! Руку от кресла не оторвать. Глаза сами собой закрываются — не хватает мощности век, чтобы держать их открытыми. А на груди датчики стоят, всё фиксируют — как сердце бьётся, как система кровоснабжения работает.
Для первого полёта сначала выбрали шесть человек, которые подходили по росту и медицинским показаниям. Но в какой-то момент уже было понятно, что Королёв остановил свой выбор на Гагарине. За несколько недель до полёта чувствовалось, что он относится к нему как к первому космонавту. У Сергея Павловича с Юрой вообще сложились отношения, как у отца с сыном.
Герман Титов, конечно, очень переживал. У него и шансов полететь было больше, но «сверху» рекомендовали послать Гагарина. Германа подвело его имя, оно было похоже на иностранное. У него отец был учителем русского языка и литературы, он назвал сына в честь героя пушкинской «Пиковой дамы». А мы жили в Советском Союзе, и у первого космонавта должно было быть русское имя.
— Какое первое впечатление на вас произвёл Гагарин?
— Первое было обычное, ничего не могу сказать. По-настоящему мы познакомились, когда поехали на прыжки. Когда человек рискует, он весь как на ладони.
Юра был такой человек. Вот приходит он, допустим, в цех, где идёт сборка корабля. Корабль на стапелях стоит, монтажники бегают, смотрят, крутят-вертят. И через 5-10 минут Юра становится у них своим. Общается с ними, во всё вникает, говорит нужные слова. А вот он приходит в Академию наук, где сидят серьёзные учёные. И там через 10 минут он тоже свой! Со всеми находил общий язык.
Как-то мы поехали с ним на охоту, это было уже после его полёта. Хотели незаметно отдохнуть, чтобы никто нас не узнал. Но его узнали. Мы приготовили печёнку на ужин, сидели за столом возле лесной избушки, было много людей, все его о чём-то спрашивали, и он каждому отвечал. А когда всё закончилось и мы встали из-за стола, он меня спрашивает: «Печёнка-то хоть вкусная была?» Понимаете, он так её и не попробовал, пока с людьми общался.
— Он ведь был и вашим соседом по дому в Звёздном городке?
— Да, он сам выбрал меня своим соседом. Мы были близки с ним, их дети часто бывали у нас, наши — у них. Семья у них была прекрасная. Помню такую сцену. Я стоял на лестничной площадке. Открываются двери лифта, выходит Юра — он вернулся из командировки. А из их квартиры выходит Валя с девчонками — встречать его. Он встаёт на колени, обнимает дочек, и они начинают кататься по полу. Все визжат, хохочут. Вот такая была семья.
Юра всегда стремился помогать людям. Однажды я слышал, как он громко разговаривал по телефону с Дальним Востоком, решая чью-то проблему. Думаю, эта черта его характера шла из военного детства. Они ведь жили на оккупированной территории, он насмотрелся на чужое горе, знал, насколько важны поддержка и взаимовыручка.
Главное — не ошибиться
— Раз вы были близки с Гагариным, рассказывал ли он вам о своём полете что-то, что не рассказывал другим?
— Рассказывал, но не всё можно публиковать (смеётся). После приземления на Юру нахлынуло столько эмоций... Меня в его рассказе больше всего интересовало, как он приземлялся с парашютом. Дело в том, что перед полётом не было ясно, сможет ли он раскрыть его, будет ли в состоянии управлять куполом. Именно мне было поручено испытать парашютную систему перед его полётом в полном облачении космонавта. После своего прыжка я ему посоветовал, на какие детали надо обратить внимание, и он потом всё это мне подробно рассказал.
Гагарин много говорил о том, что с ним там происходило, в первую очередь в связи с невесомостью. Для всех нас это была очень важная информация, мы ведь совершенно не представляли, как она на нас будет действовать. Как выяснилось после полёта Германа Титова, который продолжался более суток, при длительной невесомости мозг наполняется кровью, мышление становится не таким быстрым, как на Земле.
Вообще, у нас было так заведено, что когда кто-то слетал, все собирались и слушали, а он подробно рассказывал, как всё прошло. Абсолютно всё, до мельчайших деталей. Ведь следом полетит кто-то другой, и он должен знать все нюансы.
Иногда говорят, что мы были мечтателями. Но мы не были мечтателями, мы были «рабочими лошадками» — исследователями, испытателями; мы делали то, что никто из людей до этого не делал. Каждый из нас был готов к неожиданностям, мы понимали, что в полёте, возможно, будет что-то ещё, что мы не отрабатывали на тренажёрах. Надо было всё сделать правильно и не ошибиться — именно это было самым главным в нашей подготовке. За ошибку можно было расплатиться своей жизнью.
— Где вы находились во время полёта Гагарина?
— В Хабаровске. Когда планировали запуск «Востока-1», прикинули, над какими городами он будет проходить, и сделали в них центры радиосвязи. Меня направили в Хабаровск, я сидел в оборудованной комнате у микрофона, чтобы принять информацию от космонавта и что-то подсказать, если нужно.
Причём я ведь не знал, кто именно полетел — Юра или Герман. До последнего момента этого не было известно, хотя я и чувствовал, что это должен быть Гагарин. Лишь только когда услышал «Я Кедр», понял, что это он.
Когда Гагарин сел, мы должны были сразу вылетать в Москву. Вышли на улицу и видим: весь город празднует, весь! Улыбки, цветы, объятия... Это был невероятный, незабываемый праздник для всей страны. Как День Победы.
«Второго такого, как Королёв, нет»
— Вы ведь проходили подготовку по программе облёта Луны. Как считаете, стоит ли нам сейчас лететь туда?
— Я думаю, стоит. У нас ведь не было пилотируемого полёта. Освоение Луны — это ещё один шаг в космос. И он может стать шагом в более отдалённое будущее, для полётов на другие планеты. Кроме того, на Луне есть кое-какие ресурсы, которые пригодятся на Земле. Но над этим ещё надо поработать учёным.
— Королёв и его соратники были уверены, что в XXI веке и Луна, и Марс будут освоены. Но этого до сих пор не произошло. Какие направления космонавтики, на ваш взгляд, стоит развивать?
— К сожалению, сейчас уже нет того стремления к открытиям, к познанию нового, какое было в 1960-е годы, когда космонавтика только зарождалась. Королёв мыслил по-другому. Сергей Павлович был великим человеком. Второго такого, как, и Пушкина, на Руси не было и, возможно, не будет.
Проблема ещё в том, что мы недостаточно работаем с молодёжью. Современные школьники очень мало знают о космосе. Гагарина ещё помнят, а вот Титова — уже хуже. И о том, когда это всё происходило, имеют смутное представление.
Что касается того, какие направления космонавтики развивать, это вопрос к руководству, ему виднее. Поживём — увидим. В феврале Дмитрий Рогозин встречался с Путиным. Думаю, что-то должно измениться к лучшему.
