О том, умер он своей смертью, или это было убийство, о сегодняшней ситуации в Сербии, о себе и брате без «галстука» и «протокола» «АиФ» рассказал экс-посол Югославии в России Борислав Милошевич.
- Недавно исполнилось два года со дня смерти вашего младшего брата Слободана Милошевича. Мы много о нем знаем, как о политике. А каким он был человеком, и отличались ли его и ваши интересы?
- Слободан был человеком разносторонних интересов. Он любил читать. Был веселым. Любил петь и хорошо пел, особенно в компаниях и дома. Пел народные, а так же, как мы говорим, наши староградские песни, то есть городские романсы. Отец наш, Светозар (мой сын носит его имя) играл на тамбуре, таком народном инструменте типа балалайки, но с большим количеством струн. Отец также играл на гуслях и пел наши эпические песни о народных героях, об исторических событиях, да и сам их сочинял. Может быть, Слободан унаследовал любовь к пению от отца. (Правда, я также пытался петь, даже выступал на молодежном фестивале строителей автодороги (через всю Югославию) «Братство-Единство» в 1958 году).
В отличие от меня, Слободан спортом не занимался. Он меня предупреждал, чтобы я не играл в теннис, так как его близкий друг Лари умер во время игры. Он курил, в меру потреблял алкоголь. Он долго был на хозяйственной работе, был генеральным директором крупного предприятия, затем крупнейшего банка. Когда из банка его переместили на партийную работу, то он не был этим восхищен. Но, партийная дисциплина «сработала». Поскольку разница у нас была в 5 лет, по молодости – довольно большая, то я любил поиграть в преферанс, порезаться в карты, а ему это было чуждо. Интересно, что потом, когда он стал президентом Сербии, гусляры о Слободане складывали целые циклы, и ему приходилось отмахиваться от «культа личности». А это ему «грозило», особенно в конце 80-х начале 90-х годов, когда его популярность была на самом пике. Кстати, у нас с братом были похожи голоса, и нас иногда по телефону путали. Однажды в Белграде я позвонил французскому послу, и он мне сказал: «Слушаю вас господин президент», но я его проинформировал, что это не президент.
- По–вашему мнению, Слободан Милошевич умер своей смертью?
- Выдача «демократами» моего брата в Гаагу была «чистым» предательством, обманом, грубейшим нарушением конституции страны и похищением. Президент Югославии Коштуница, как и премьер Джинджич (ныне покойный), а также президент Сербии Милутинович (ныне обвиненный в гаагском трибунале), дали гарантию в письменном виде, что Слободана не выдадут. Но выдали.
Что касается причин его смерти, даже если взять самый благоприятный для Гаагского трибунала вариант, что он умер от болезни сердца, то это было убийство. Слободану требовалось лечение. 4 ноября 2005 года прошел консилиум, состоявший из русских, французских и наших врачей. Их заключение было, что Слободану требуется немедленная госпитализация. Руководитель Центра сердечно-сосудистой хирургии им. Бакулева Лео Бокерия был готов его госпитализировать. Российское правительство дало свое подтверждение и гарантию, что вернет его в Гаагу по первому же приглашению. Значит, были все условия: и медицинские, и юридические. Но Слободану не дали разрешения полететь в Москву на лечение, и он умер 11 марта 2006. Вот это и есть убийство. А подсыпали ли ему что-то, сказать трудно. Он страдал ишемической болезнью, но за 5 лет пребывания Слободана в тюрьме они ни разу не провели обследования его кровяных сосудов. Они ему давали какие-то препараты, при этом, заявляя, что он их не принимает, а пользуется собственными лекарствами. Но это – ложь, поскольку это было просто невозможно, потому что, во-первых, он не имел права держать в камере никакие медикаменты, а во-вторых, лекарства в изоляторах ООН принимаются в присутствии охраны и это протоколируется.
28 июня, к дате выдачи Слободана в Гаагу, выйдет из печати его книга «К вопросу истории Европы», в белградском издательстве «Третий миллениум».
- Карла дель Понте опубликовала материалы о преступлениях косовских албанцев. Как вы считаете, ее совесть замучила?
- Я думаю, что она сводит с кем-то счеты, а также ищет оправдания своих де-факто преступлений. Особенно по отношении к сербам. Она прямо намекает на миссию ООН в Косове. Первым главой такой Миссии (1999-2000 гг.) был Бернар Кушнер, нынешний министр иностранных дел Франции. И руководители этой Миссии вряд ли могли не знать о бесчинствах албанских террористов и сепаратистов. Некоторые неправительственные организации в Сербии требуют призвать их к ответу. В частности много претензий к Йессену-Петерсену, главе Миссии ООН в 2004-2006 гг., другу косовского террориста Харадиная, недавно скандально освобожденного в Гааге. И власти открыли юридическое производство с целью, как говорят, расследования этих гнусных преступлений и, в связи с этим, обратились за содействие и генсеку ООН. Посмотрим, что из этого выйдет.
На фоне последних деяний МТБЮ, таких, как освобождение Харадиная и молчание о зверствах против сербов, этот «суд», по-моему, в юридическом смысле не более чем фарс. С самого начала было ясно, такой была и позиция России, а не только наша (имею в виду Югославию), что МТБЮ был политизированным судом, носившим антисербскую направленность. Он использовался как средство агрессии против Югославии. И по сей день, хотя сербское руководство сегодня тесно сотрудничает с трибуналом, этот суд – рычаг давления на Белград.
- Господин Милошевич, в настоящее время вы – бизнесмен, проживающий в России, и выступаете в СМИ, как политический обозреватель событий в бывшей Югославии. А чем занимаетесь в свободное от этого время?
- Мне приходилось давать множество интервью, но такого характера - фактически впервые. Мне неловко говорить о своих навыках, пристрастиях, о личном для широкой публики. Это выглядит даже не совсем пристойно. И кого, наконец, это может интересовать? Я не знаменит. И не эстрадная певица, чтобы себе создавать рекламу. Внутренне я человек сдержанный. Тем не менее, занимаюсь всем понемногу: читаю, копаюсь в компьютере, что-то пишу, какие-то воспоминания, но фрагментарно и мало. Все это - пока еще не настоящая попытка писать мемуары. Надеюсь, что когда совсем состарюсь, сяду и напишу их.
- Есть ли у вас какие-то особые увлечения, пристрастия. Какую музыку предпочитаете слушать, а также, что пьете и чем закусываете?
- Я очень люблю музыку, но в жизни и эта любовь меняется. В молодости мечты как будто необъятные, любишь слушать симфонии Брамса, оперы Вагнера, они как симфонии, Бетховена, это величественно, летишь, мир твой, а потом все ограничивается более разумными пределами, и в любви к музыке и во всем другом. Раньше я часто слушал симфоническую музыку, а в последние годы ее практически не слушаю. Люблю послушать скрипичный концерт Брамса, фортепианные концерты Сен-Санса, сонаты Бетховена, игру Рахманинова. Люблю слушать фольклор разных народов, в первую очередь отечественный, а также русский. Мне нравится и кельтская музыка, нахожу в ней, особенно в ритмах, схожесть с сербской. Классический джаз также нравится. А в машине у меня звучат или «Маяк», или веселые расслабляющие песенки, в основном по радио «Дача». Люблю танцевать, когда нахожусь в отпуске.
Читаю я довольно много: и политическую, и историческую, и философскую, и религиозную литературу. Не только на досуге. Читаю и журналы. Редко детективы, их моя жена обожает. Её последнее «открытие» - Борис Акунин, правда, хороший писатель.
Что же касается закусить и выпить, то я - гурман. Мне нравится русская кухня, особенно супы и разные каши. На просторах бывшей Югославии, где я вырос, очень разнообразная и очень хорошая кухня. В Сербии богатая, достаточно жирная и терпимо острая кухня. Я люблю простые национальные блюда, как фасоль с копченой свининой, а также разное мясо, зажаренное на углях, на гриле. Когда я проработал более четырех лет послом Югославии в Алжире, то пристрастился и к кус-кусу. Но главное сербское блюдо – это зажаренный на вертеле или в печке поросенок с тушеной кислой капустой. И барашек на вертеле, который очень популярен как в Сербии и Черногории, так и в Боснии и Герцеговине, а также в Хорватии. В моей родной Черногории лучшая ветчина (пршута) в мире – негушская (по деревне Негуши в горах). А из выпивки предпочитаю наши фруктовые водки: «сливовицу», грушевую, абрикосовую, айвовую и прочие. В частности – черногорскую «лозовачу», то есть, виноградную, родную сестру кавказской чачи. Но больше я всем этим совсем не увлекаюсь. Пью временами русскую водку. Сегодня названий так много, что все не назовешь. Мне издавна нравится « Московская», в которой нет сахара. Я работал во Франции, люблю и хорошие вина, преимущественно белые. И у нас есть очень хорошие вина – и белые, и красные. Как я уже сказал – ограничено употребляю.
- А какой тип женщин вас вдохновляет и привлекает?
- Раньше, когда мне задавали такие вопросы, я в ответ отмахивался шуткой: «Ну что вы, я же член партии». Теперь я человек пожилой, но и по сей день мне как-то неловко отвечать на такой вопрос. Мне нравятся стройные, изящные женщины, независимо от роста, цвета глаз или волос. А жена у меня, видите ли, полненькая, но у нее фигура есть. Так что, наверно, все женщины хороши. Главное, чтобы их характер был, если не замечательный, то, по крайней мере, сносный, нормальный. Конечно же, есть очень тяжелые женщины, есть и скандалистки, которые могут раздражать, вызывать негативные реакции, несмотря на привлекательную внешность. Один французский писатель говорил, что мужик, который бы хоть раз в жизни не был в искушении задушить какую-нибудь женщину, вообще ничего не знает о женщинах. Но женщины, конечно, прекрасные существа. Мне не нравятся мрачные дамы. Что касается внутреннего состояния женщины, то она должна обладать чувством юмора, быть нормальным собеседником. Это не значит, что она должна быть философом или поэтом, но чтобы с ней было приятно разговаривать, общаться. Некоторые женщины улыбаются и смеются бессмысленно, безосновательно или хихикают вульгарно, когда вовсе не смешно. Я этого терпеть не могу. Вообще-то, мне нравятся русские женщины, они очень красивые и нежные, но они, как мне кажется, властные, во всяком случае, больше чем наши.
- Как вы относитесь к поэзии?
- Читаю стихи, сам их пишу, для себя и семьи. Мой отец писал хорошие стихи, которые, к большому моему несчастью, пропали. Они были у мамы и после её смерти в 1974 году (я тогда работал в посольстве Югославии в Москве, приехал на похороны и вернулся в Москву), папиных стихов так и не нашлось. Сербская поэзия интересна и разнообразна, но за новейшей, я не слежу. В юности в отцовской библиотеке я нашел Пушкина и Лермонтова, и с тех пор у меня огромная любовь к русской поэзии. Люблю стихотворения Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Владимира Высоцкого. Люблю Маяковского, хотя он отличается от перечисленных выше. Считаю, что русский язык просто создан для поэзии. Я говорю нормально и по-французски, мне очень нравится Франсуа Вийон, немного и переводил его баллады, но стихи на русском языке сильнее, чем на французском. Русские люди любят поэзию и в России много талантов…
Мне запомнился эпизод, когда четыре года тому назад я был вместе с моим коллегой - соотечественником на металлургическом заводе в Старом Осколе. После встречи с гендиректором, г-ном Уваровым, мы продолжили деловую беседу с коммерческим директором (по образованию экономистом) и его сотрудниками – металлургами. Разговор зашел о сурьме. Один из специалистов сказал, что сурьма – яд для металла; мой коллега, также металлург, это подтвердил. Я спросил, почему тогда Пастернак написал: «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом, по сердцу моему». И добавил, что из этих стихов я понимаю, что сурьма дает плотность металлу. Я сказал это с юмором, не пытаясь противоречить их утверждениям, но эффект произнесенного был сильным и для меня вполне неожиданным. Коммерческий директор тотчас стал звонить и выяснять, что, мол, Пастернак про сурьму говорит совсем другое. После нескольких его звонков, в которых он так ничего и не выяснил, я заметил, что поэт это, может быть, использовал для рифмы или просто ошибся, он ведь не был металлургом, опять я хотел пошутить. Но, коммерческий директор категорически отрезал – «нет, он не мог ошибиться»! Меня поразило то, что люди, имеющие специальное образование, знающие металлургию и ее технологии, имевшие в этом значительный опыт, вдруг засомневались в своих знаниях и стали искать ответ, фактически, доверяя поэту. И я лишний раз подумал: вот какая в России сила поэзии и поэта.
- Сейчас весь мир увлечен буддизмом, индуизмом, каббалой. Вас не вдохновляют эти веяния?
- Это все – не мое. Ко всему этому отношусь скептически, хотя не отрицаю совсем. Тут много шарлатанства и коммерции. Я начитался теологической литературы, так как мой отец был теологом (мама была учительницей), закончивший теологический факультет белградского университета. Он преподавал Закон Божий в школе, у нас это называлось «веронаукой», поскольку в Королевстве Югославии государство и церковь не были отделены. Помимо литературы на старославянском, церковнославянском, русском языке со старым, дореволюционным алфавитом, в доме были книги по апологетике, истории религий. Я работал и в мусульманской стране и пытался понять и Коран и Сунну. Понял, что ислам сложная система, и в философском, и в теологическом смысле, а также её правовые основания – шариат. Исламский фундаментализм опасен, он воинствующий, как ваххабизм , хотя фундаменталисты есть во всех религиях, да и не только в религиях.
В 50-е годы, когда я был комсомольцем, я спрашивал отца о Боге, противопоставляя «научное мировоззрение». И он от этих вопросов отмахивался, говорил, что лучше знать, что по этому поводу думали и писали Кант и другие философы, а именно, что Его мы не знаем, и не узнаем (ignoramus et ignorabimus ), то есть, это недоступно познанию. Отец мыслил и думал трансцендентно, но у него не было «слепой» веры. Он соблюдал православные обычаи, нередко читал молитвы. Из моей атеистской молодости я стал православным христианином, и эту веру считаю лучшей, самой гуманной, неагрессивной, доброй. Я читал известного немецкого теолога Пауля Тиллиха, который говорил, что событие, на котором основано и покоится христианство, имеет два столпа. А именно, что человек, Иисус из Назарета, был признан «Христом», Мессией, то есть тем, кто создает новый порядок. Значит, пока существует факт об этом событии, о существовании человека, Иисуса из Назарета, и восприятие этого факта людьми, принявшими его как Христа, то будет существовать и христианство.
- Бывший руководитель косовских албанцев Ругова за несколько дней до своей кончины, принял христианство, перешел из ислама в католицизм. Специалисты говорят, что албанцы относятся к иллирийцам, коренным народам Балкан, до турецкого завоевания исповедовавшим христианство. Так ли это?
- Ругову спас Слободан, предоставив ему и его семье во время натовских бомбардировок самолет, и отправив в Рим. Ибрагим Ругова, ставший в последствии «президентом Косова», был человеком, готовым вести переговоры со Слободаном Милошевичем, но Запад этого не позволил, а ударил по Югославии.
Что касается принадлежности албанцев к иллирийцам, мнения различны: одни (в том числе албанские ученые) считают основным элементом их формирования - иллирийцев, другие – фракийцев, третьи, - что они пришли с территории восточного Закавказья. В 11-14 веках, когда процветало православное сербское государство, говорить об албанцах, как о национальности, не приходилось. Вообще в средние века на этих территориях шла без перерыва борьба между византийцами, сербами, болгарами и др., что влияло на этнический облик албанцев. А потом последовала турецкая оккупация. Крупнейший албанский писатель Исмаил Кадаре (живет во Франции) написал в начале 90-х, что «… несколько веков тому назад они (Албанцы) отреклись от своей христианской веры, чтобы не разделять ее с сербами»! Вот вам и образец национальной ненависти, свидетельствующий о нездоровом сознании. Выходит – отрекаешься от своей веры, потому что ее исповедует и другой народ, с которым ты разделяешь судьбу под чужим игом, и принимаешь веру оккупантов!
В Сербии, Черногории, Боснии и Герцеговине многие сербы во время турецкого правления, длившегося сотнями лет, вынуждены были принять ислам, были отуречены. Это наши мусульмане, но не турки, или арабы. Они имели некую специфику, свои обычаи, а в первую очередь свою веру. В социалистической Югославии они считались нацией, «с большой буквы». Говорили по-сербски и писали на кириллице. Теперь они в Боснии и Герцеговине называются «боснийской» или «бошнячкой» нацией и говорят «боснийским», а не сербским языком, хотя язык не изменился. Теперь они используют латинский алфавит. Албанцы же никогда по-сербски не говорили. Они имеют свой язык, свою письменность. Себя они называют шкиптарами. В средние века, вследствие существования ряда диалектов, те, кто говорил по - «шкипски», то есть, по-албански, этим и отличались от иноземцев.
- Несколько слов о вашей семье.
- Моя жена по образованию социолог, но в настоящее время она – домохозяйка. Это у меня вторая жена и мы вместе около 30-и лет. Она любит ходить и считает, что ходьба ей обеспечит долгую жизнь. По этому поводу я люблю шутить. И жена, и я родились в первой половине прошлого века. Она на 8 лет моложе меня. А сын юрист, закончил юридический факультет МГУ.
- Говорить с политиком не о политике сложно. Ответьте коротко, какова политическая ситуация в настоящее время, когда парламентские выборы выиграла прозападная партия Бориса Тадича, но формируется коалиция, которая не позволит ей встать у руля.
- Выборы 11 мая выиграла не партия, а коалиция г-на Тадича. Он был довольно умен, включив в предвыборную коалицию три маленькие партии, которые никак бы не смогли перейти 5-процентную планку, если бы на выборах участвовали самостоятельно. В таком случае голоса, полученные ими, просто бы пропали, не достались бы никому. А Б. Тадичу в коалиции с ними эти голоса принесли около 15 мандатов (в Скупщине 250 депутатов), без которых нынешний президент Сербии не мог бы сделать абсолютно ничего, потерпел бы поражение. После выборов формируются две коалиции: «проевропейская» (в которой Демократическая партия Б. Тадича и ее союзники) и «суверенистская» (в которой основные силы Сербская Радикальная партия Воислава Шешеля, ныне заключенного в Гааге, и Демократическая партия Сербии бывшего премьер-минтстра Воислава Коштуницы). Каждая из них может создать большинство в парламенте и, следовательно, правительство. Первую сильно поддерживают западные державы. Но, эти названия условны. Стороны жестоко нападают и обвиняют друг друга. Сторонники первой опции заявляют, что они не за то, чтобы отказаться от Косова, а чтобы за него бороться внутри Евросоюза, вступление в который для неё приоритет приоритетов. Реально ли это – другой вопрос. Вторая опция - не за изоляцию Сербии, в чем ее обвиняют, а за вхождение страны в ЕС, но не дискриминированной, а целостной, на правах других стран, входящих в Евросоюз. И большинство народа, по-моему, выступает за вступление в ЕС целостной Сербии. Пока в стране нет правительства, парламент совсем недавно сформирован. Политический конфуз никак не стимулирует производство, углубляет экономические проблемы. Экономическая ситуация тяжелая. Инфляция за первых 4 месяца была 9, тогда как запланировано на годовом уровне 6%. Государственный долг около 30 миллиардов долларов (а когда «демократы» свергли Милошевича, он был около 11-и миллиардов). Безработных около 27% активного населения. Судите сами. Обе стороны переманивают небольшую коалицию Социалистической партии Сербии (СПС - 20 мандатов), созданную Слободаном Милошевичем, которая может принести перевес одной или другой стороне. Европа также «вербует» социалистов, чтобы поддержали Б. Тадича, сулят им членство в Социнтерне и т.д.. Идут споры, перепалки, шантажи даже в рамках каждой из сторон. Буквально вчера руководство СПС приняло решение поддержать формирование правительства вместе с коалицией Б. Тадича и сейчас решаются «кадровые вопросы», то есть, говоря простым языком, идет торговля мандатами в профилирующемся новом правительстве. Вся эта борьба за власть печальна и очень некрасива. С демократией это, по-моему, связи не имеет и очень беспокоит многих наших людей. Посмотрим, какое будет новое правительство и будет ли оно долговечным, или политическая нестабильность в Сербии продолжится? Народ Сербии хочет стабильного ответственного правительства и как можно скорее.
