Мы все платим за вывоз мусора. Но на что идут эти деньги и что происходит с отходами после того, как мусоровоз опорожняет стоящий во дворе дома контейнер? 
В стране идет мусорная реформа, но в чем она проявляется кроме развешенных везде плакатов «Пластик — в синий!»? Об этом aif.ruрассказал гендиректор ППК «Российский экологический оператор» Денис Буцаев.
Алексей Дуэль, aif.ru: — Денис Петрович, когда запускали мусорную реформу, все говорили, что наши бытовые отходы — это ценный ресурс. Со стороны вроде бы ничего не изменилось. А как на самом деле?
Денис Буцаев: — Изменилось, причем много и кардинально. Реформа была запущена в 2019 году, за это время сделано очень многое. Мы уже сортируем 43,3% отходов и утилизируем — то есть превращаем во вторичные материальные ресурсы — 11,6%. Захоронение снизилось на 27%. Много это или мало? К 2030 году захоронение должно снизиться на 50%. Такую цель национального развития поставил президент. Сейчас утилизация половины отходов есть только в одной стране — в США. Нам снова предстоит догнать и перегнать Америку. Думаю, мы это сделаем. Тут действительно есть проблема: если где-то на улице или в парке лежит мусор, его видят все. На наши сотни работающих сортировочных станций скрыты от посторонних глаз. Но то, что широкая публика их не видит, не значит, что они не работают. Относительный порядок в обращении с отходами мы, считаю, уже навели. С остальным работаем.
— Как уровень переработки отходов сказывается на тарифах, которые мы платим за вывоз мусора? Если у отрасли есть другой источник дохода, может, с нас брать поменьше?
— Сейчас тариф — основной источник денег в отрасли. Конечно, им недовольны, когда где-то услуга бывает оказана некачественно: несвоевременно вывозят, оставляют мусор на площадке... Радикального снижения тарифа реформа не предусматривает. Его рост ограничен требованиями ФАС — не более 5% год. Обойтись без увеличения тарифа мы сможем, но сможем замедлить темпы его роста. Это произойдет, когда отрасль получит деньги от механизма расширенной ответственности производителей (РОП) за утилизацию всей упаковки и частично — выпущенных ими товаров, а также от реализации продукции переработки — вторичных материалов. Законопроект с поправками к РОП сейчас готовит правительство.
— То есть отрасль живет пока исключительно на деньги простых граждан?
— Не только. Переработка бытовых отходов — это бизнес, он дает прибыль. А это позволяет привлекать финансирование на рыночных условиях. Сейчас мы готовим выпуск зеленых облигаций на 100 млрд рублей. Они пойдут на строительство сортировочные станций, заводов по утилизации. Рассматриваем четыре десятка проектов в 31 регионе. К нам уже поступили заявки на большую сумму, чем мы сможем распределить. Так что, думаю, скоро будем готовить следующий пакет.
— Есть ли спрос на переработанный мусор?
— Он есть, причем весьма ощутимый. Отобранные из отходов старые пакеты превращаются в лавочки, резина идет дорожникам для добавления в асфальтобетонную смесь... Сейчас мы ведем консультации с промышленностью, сельским хозяйством, строительством. Есть требования закона по использованию ими вторсырья. Поэтому они тоже заинтересованы. Сопоставляем наши возможности и их потребности, расширяя тем самым рынок сбыта.
— Может собранный раздельно мусор для переработки попасть в общую кучу с объедками?
— Раздельный сбор мы внедряем только в тех регионах, где есть сортировки, — иначе он бесполезен. Там, где их нет, да, все отходы окажутся в одной куче. Но таких мест все меньше. И как только появляется второй бак для переработки, можете быть уверенными, никто смешивать пластик с объедками не будет. Потому что перерабатываемые отходы — это деньги. Работникам региональных операторов нет никакого смысла заниматься вредительством — смешивать одно с другим.
Есть еще другой момент. Например, треть сортировочных станции не отбирают стекло — его просто некому сбыть. На всем Дальнем Востоке ни одного стекольного завода, соответственно, там пустые бутылки никому не нужны. То есть отобрать можем, а продать — нет. Тут ситуация такая: чем больше вторсырья конкретного вида мы сможет отобрать и предложить, тем быстрее найдется покупатель. Реализовывать крупные объемы проще, чем штучные товары.
— Насколько мусорная реформа зависит от импортозамещения и ограничения поставок западного оборудования?
— У нас ситуация довольно спокойная. Сейчас региональные операторы столкнулись с дефицитом запчастей для мусоровозов-иномарок, но эта проблема решаемая, в конце концов возить отходы и на «КамАЗах». Более 80% оборудования для сортировочных станций у нас и так отечественные, за границей закупаем разве что сложные оптические сепараторы, но их производят многие страны, так что поставки не пресеклись. Чуть сложнее ситуация с установками по утилизации: эти устройства во-многом штучные, у нас пока нет производителей, готовых закрыть всю линейку. Но возможности импорта здесь тоже остаются, да и отечественные производители понемногу занимают и эту нишу.
— Кроме ваших бытовых отходов есть еще отходы промышленности, которых на два порядка больше. Они тоже попадут на утилизацию?
— Твердых коммунальных отходов в России за год образуется около 60 млн тонн. Промышленных — почти 8 млрд тонн. Но там огромная доля вскрышных пород, которые в особой утилизации не нуждаются. Если отбросить их, объемы будут вполне сопоставимые. С ними, как и с бытовыми отходами, надо разбираться отдельно с каждой фракцией. Есть, например, золошлаки — из них можно добыть алюминий или использовать их в строительстве. А есть навоз, которому дорога одна — на компост. У каждого отхода есть вторичное применение. Причем выгодное и экономически обоснованное. Надо только найти для него потребителя и технологию переработки. Чем мы и занимаемся.
