У трассы, ведущей мимо поселков на Левый берег Мариуполя, голосуют две красотки. До города отсюда — 30 километров, местные таксисты по-прежнему требуют за машину несколько тысяч рублей, в свете чего остальные риски спонтанного подвоза просто меркнут.
Останавливаюсь — и девчонки радостно подбегают.
— Довезете?
— Я до Широкино, — отвечаю.
Красотки отскакивают от машины, отмахиваются руками и заливаются смехом, словно я только что предложила им путешествие в замок Дракулы. Одна из них, отдышавшись, говорит:
— Нам до Мариуполя, — и, выразительно посмотрев на меня, добавляет с почтительностью, необходимой при обращении к обреченным: «Спасибо, девушка».
Широкино — самый пострадавший поселок на побережье, который украинские националисты превратили в свой укрепрайон, окруженный руинами. Настоящая преисподняя на пути в Мариуполь, медийный форпост неонацизма и синоним подлости.
Хозяева «серой зоны»
Недалеко от Широкино я встречаю автомобили МЧС с надписью «Разминирование» и усталых ребят.
Поселок, в котором обосновался батальон «Азов»*, был просто нашпигован опасностями, и обезвреживать пришлось десятки тысяч смертельно опасных предметов. Среди них, рассказывают, были и американского производства.
«Само Широкино мы от мин очистили, только в поля не съезжайте, мы там работаем еще!» — предупреждает один из спасателей и для верности кричит вслед еще раз: «Только по дороге!»
Бои за Широкино начались в 2014 году, и населенный пункт, разделенный балкой, с востока заняли ополченцы, а с запада — нацисты и ВСУ. В 2015 году ДНР выступили с инициативой о демилитаризации поселка — и добровольно отвели оттуда войска. Нацформирования тут же заняли образовавшуюся «серую зону» и вышвырнули вон мирных жителей. Уничтожить и изгнать полчища боевиков удалось только благодаря спецоперации.
Вместо Пушкина — нацисты
Заезд в Широкино с трассы выглядит настолько одичалым, что его легко пропустить. Поселок встречает гробовой тишиной; проломленными крышами домов; выбитыми стеклами; алыми метками «Мин нет» на стенах, ржавых, битых осколками заборах и даже на громадной деревянной бочке, выставленной кем-то у дороги. То, что здесь уже были люди, можно понять только по тому, что возле некоторых домов разбитый шифер, железо и кирпич сложены в огромные кучи. На некоторых воротах мелом выведены фамилии хозяев и телефоны уже республиканского оператора.
Это верхняя часть Широкино, дома здесь традиционно поскромнее, чем те, что у береговой линии. Но возвышенность привлекала боевиков тактически: под разграбленные и искалеченные дома заходят укрепленные окопы, как «капитальные», так и явно вырытые на скорую руку.
Когда ты заезжаешь в поселок, который болезненно приходит в себя после кровопролитных боев, то обычно живые любопытствуют и выходят навстречу. Один автомобиль, возле которого, кажется, только что было движение, оказывается пуст, а на зов из развалин никто не откликается. Увиденная в другом конце машина тормозит на секунду — и, словно спугнутая, быстро уезжает, чем ставит меня в тупик.
Полчаса я езжу среди развалин, которые за восемь лет проросли высокими деревьями. Их ветви намертво заклинили ржавые детские качельки, пронзили пустые окна. С обрушенных до дранки саманных потолков свисают кое-где старые советские плафоны; резные криницы во дворах смело взрывной волной. Иногда дорогу пересекают подозрительные обрывки проводов, и я наезжаю на них, только убедившись, что недавно здесь колесила военная машина, отпечатав характерный след.
Относительно современное здание красного кирпича «азовцы»* явно приспособили под гараж, и здесь же и горели, оставив маслянистые пятна и разорванные ленты траков. Неподалеку — перевернутые, обглоданные остовы «жигулей» в траве, неотъемлемая часть таких пейзажей.
Легенда повествует, что в Широкино останавливался Пушкин по пути в ссылку и любовался морем с горы Шпиль. В 2014 году ее «оседлали» нацисты, устроив на вершине огневую точку.
В Широкино нет даже одичавших домашних животных, и фазан не хлопнет крылом, как это бывает в разрушенных поселениях. Только военный самолет ровно гудит высоко за облаками и из-за горы доносится ленивая стрельба одиночными, немного напрягающая, когда ты на открытой низине.
«Они пришли с автоматами»
Речушка, поросшая камышом, огибает Шпиль, и в тишине слышится звук лопаты, шаркающей по земле. Возле развалин, увитых виноградом, стоит красный микроавтобус, и загорелый парень грузит в тачку крошево из того, что когда-то было его домом. Осталась груда кирпича и скелет виноградной арки.
Иван рассказывает, как семь лет назад ВСУшники пришли в дома мирных жителей:
«Сказали, что у вас два часа, чтобы выехать, и их “спецоперация” будет длиться неделю. Они пришли с автоматами, поэтому никто не спорил. Людей вывезли на военных машинах, высадили покормили — и отправили на все четыре стороны, жилья не предоставив».
Часть беженцев прожила до самого освобождения в ДНР, часть оказалась в Мариуполе, среди них — и родители Ивана, которые смогли купить дом. До того, как из села выставили жителей, они, как и все здесь, сдавали жилье. Сами до изгнания предоставили кров трем десяткам людей из-под Донецка, где шли бои. Что с имуществом в Широкино — было неизвестно до освобождения, «азовцы» никого в поселок не пускали.
Иван разбирает завалы, и это его своеобразный подарок матери, у которой совсем скоро день рождения. Родители, говорит, у него «боевые» — собираются вернуться и снова заняться курортным бизнесом.
В Широкино пока нет воды, нет электричества — специалисты только недавно приступили к восстановлению сетей. Первая бригада из местных строителей тоже включается в работу.
Восемь лет, пока здесь заправляли нацисты, оказались очень большим сроком — кто-то уехал, кто-то умер, не пережив изгнания, а поселок стал непригоден для жизни задолго до освобождения.
У Ивана хорошее настроение, он угощает меня измельчавшим белым виноградом. Перезревшие ягоды липнут от сладости, и сок уже бродит в них. Виноград по всему поселку выжил, и невостребованные тяжелые грозди вялятся на последнем солнце, вплетая изабельную ноту в запах гари.
Руки в крови
Новый знакомый и проводит меня до «врат ада» — аллеи из старых елей, которая ведет в пансионат Новокраматорского машиностроительного завода (НКМЗ), а дальше — в логовище нацистов на берегу.
«Азовцы», впрочем, были здесь везде, разграбив и оккупировав все жилье, но я иду на их главную медийную площадку между горой и морем.
Трехэтажные корпуса советского пансионата наполовину разрушены, под ногами — несметное количество оболочек от мин, а гаубичные гильзы и ящики от снарядов лежат ворохами. Окна здесь затыкали старыми матрасами, румынские барочные кресла пускали на дрова, и, судя по «археологическому слою», неистово лили в себя энергетики и водку. Площадка у моря полна сгоревших легковушек.
Пансионат из красного кирпича, двухэтажный городок, подступающий к морю, стал тем местом возле высоты, где «азовцы» принимали гостей. Здесь было не только удобно жить, но и получались замечательные кадры для прессы с синим морем, алыми маками, белым песком и эффектными развалинами рядом.
Самыми отвратительными и похабными ругательствами в адрес журналистов и зачинателей Майдана оказались исписаны стены домов: боевики не сильно жаловали свою информационную обслугу и волонтеров, которые любили сюда таскаться. Эти надписи вполне удачно соседствуют с уже знакомым «Мин нет», оставленным группой разминирования.
Такое впечатление, что перед лицом смерти и расплаты «азовцы» вдруг поняли, что стали пешками в огромном и безжалостном размене. «Герои», копошившиеся в своих укреплениях, отобравшие жизнь и кров у тысяч людей, раздобревшие на крови, пиаре и волонтерской халяве, в конце февраля оказались брошены. Со всей яростью и силой, на которые способны люди, восемь лет повязанные по рукам дипломатией, союзные силы обрушили на нацистов первый удар.
«Кровь павших братьев на руках власти. Широкино» — так я перевела огромную надпись на стене рухнувшего пансионата НКМЗ, из которого отчаянно отстреливались боевики.
Иногда прозрение приходит слишком поздно.
*Запрещенная в России террористическая организация
