Об этом мы беседуем с главным детским онкологом Минздрава России, заместителем директора крупнейшего в России НИИ детской онкологии и гематологии ФГБУ РОНЦ имени Н. Н. Блохина Владимиром Поляковым.
Капризные цифры
Елена Бабичева, «АиФ. Здоровье»: Владимир Георгиевич, сколько сегодня у нас в стране детей, больных злокачественными опухолями?
– Ежегодно онкологические заболевания регистрируются у 3,5–4 тысяч детей в возрасте до 15 лет. Всего же, с учётом тех, кто уже получает лечение, их порядка 12 тысяч. Около 43% всех случаев приходится на гемобластозы – злокачественные заболевания крови и лимфатической системы: лейкозы, болезнь Ходжкина, неходжкинские лимфомы. Большая же часть приходится на солидные, среди которых преобладают опухоли головного мозга, саркома мягких тканей, костные саркомы, опухоли почек и нейрогенной ткани.
– И в большинстве случаев эти заболевания излечимы?
– К сожалению, не все. И всё же за последние годы наши результаты в лечении детей с онкологическими заболеваниями дают некоторую надежду. Ещё двадцать лет назад от рака излечивались только 20% детей, остальные умирали. Сегодня обратная пропорция – доля вылечившихся составляет 80%. И эти цифры сопоставимы с общемировыми показателями.
Но, к сожалению, пока такие достижения в лечении – лишь в нашем центре. По всей же России соотношение между выздоровевшими и не сумевшими вылечиться составляет 40 к 60. То есть 40% детей – почти половина всех заболевших – в результате умирают от рака.
Эту цифру можно было бы значительно уменьшить, если бы лечение начиналось своевременно. Например, взять саркому мягких тканей: на 1‑й стадии она излечима в 80% случаев, на 4‑й стадии успешность лечения не превышает 30%.
Тревожный симптом
– То есть всё упирается в проблему ранней диагностики и организацию медицинской помощи?
– Специалисты первичного звена – педиатры, детские хирурги – должны проявлять онконастороженность. Это не всегда есть. Понятно, что сегодня участковые педиатры загружены сверх меры и не всегда им хватает знаний – иной педиатр за всю медицинскую практику столкнётся с 1–2 случаями онкологии… Поэтому к нам в центр часто поступают дети уже с 3–4‑й стадиями заболевания.
И всё же врач обязан знать симптомы, которые должны насторожить: когда ребёнок без видимой причины стал вялым и капризным, резко теряет в весе, у него появились головные боли или боли в животе. Порой опухоль верхних дыхательных путей маскируется за вирусной инфекцией или гайморитом, а опухоль брюшной полости принимают за кишечную инфекцию, наличие глистов. Любое нетипичное течение заболевания должно быть поводом для проведения дополнительных исследований. Любые симптомы, выходящие за рамки привычного, должны вызывать опасение и заставлять врача предполагать онкологию и быстро направлять пациента в детское онкологическое отделение регионального уровня для установления диагноза. Если уровень такого отделения достаточен для диагностики и лечения, больной получает всё необходимое по месту жительства. А крупные федеральные центры, где сосредоточены в одном месте большая команда ведущих специалистов и лучшие возможности диагностики, должны обеспечивать помощь самой трудной как в плане диагностики, так и лечения категории больных.
– Значит, в ваш центр можно попасть лишь по направлению?
– Необязательно. Многие родители привозят детей, что называется, самотёком. Есть наш адрес, есть заключение врача – и они едут. Мы принимаем всех, кто к нам приехал.
Трудное решение
– Но если у нас есть и где лечиться, и, главное, где вылечиться, почему же собирают деньги на лечение детей за рубежом?
– На самом деле в ситуациях, когда в нашей стране помочь невозможно, но есть методы в другой стране, собирается консилиум, который может направить ребёнка на лечение за границу. Мы никогда не препятствуем в этом. Подчеркну: это не чьё-то единоличное решение. Принимает решение очень авторитетная комиссия. И, прежде чем признать ребёнка инкурабельным (неизлечимым), мы должны быть уверены, что использовали абсолютно все возможности, в том числе лечение за рубежом.
Не секрет, что многие едут на лечение за рубеж, потому что считают: там комфортнее условия. Это действительно так, ведь и нагрузка на медперсонал там много ниже, чем в наших больницах. Но говорить, что у нас лечат хуже, чем за границей, неверно. Мы используем те же протоколы лечения, что и наши зарубежные коллеги.
Другой вопрос, что у нас может возникнуть ситуация, когда срочно требуется препарат, а его сейчас нет, потому что не успели закупить из-за тендеров. И в этой ситуации нам очень помогают благотворительные фонды…
– Значит, всё упирается не только в раннюю диагностику, но и в финансирование?
– Онкология – вообще одна из самых затратных областей медицины, и денег на то, чтобы её финансировать адекватно, всегда не хватает. Впрочем, такая же ситуация и в других странах – и там также прибегают к помощи благотворительных фондов. И очень хорошо, что и у нас люди дошли до такого сознания, что, заработав деньги, готовы поделиться.
Это тем более актуально, что сегодня на медицину выделяется лишь 3,7–3,8% от ВВП. Для сравнения: в США и странах Европы этот показатель в 5–6 раз выше.
На онкологию у нас выделяется квота, которая составляет около 137 тысяч рублей на лечение одного больного. Этого катастрофически недостаточно! Только цена на лекарства может превосходить эту сумму во много раз.
Вектор надежды
– Сегодня много говорится о возможном импортозамещении. Смогут ли отечественные дженерики (копии оригинального лекарственного средства) заменить импортные оригинальные препараты?
– Безусловно, отечественное производство необходимо развивать, но надо понимать, что это длительный процесс. Для создания лекарственного средства требуются десятилетия и… деньги. В США, например, внедрение одного нового препарата стоит от 200 до 300 миллионов долларов. И здесь также неоценимую помощь могли бы оказать благотворители.
Что касается дженериков, считаю, что они не должны применяться в детской онкологии. Сегодня закон о закупках вынуждает врачей закупать в рамках ОМС наиболее дешёвые препараты, которые зачастую проигрывают в качестве и эффективности более дорогим оригиналам. Производители же для удешевления препарата вынуждены порой экономить на каких-то ингредиентах, технологических процессах. Мы уже обратились в Минздрав с просьбой закупать для детей только оригинальные препараты.
– А что с обезболивающими препаратами? В последнее время эти вопросы были в центре внимания…
– Инкурабельные больные должны получать обезболивающую терапию. Но, к сожалению, сама схема получения этих препаратов несовершенна. И тех послаблений, которые были приняты недавно, недостаточно. Да, срок действия рецепта на наркотические препараты увеличен, но ненамного. И получить этот рецепт по-прежнему сложно. Если ребёнка привезли в Москву из другого города, то получить обезболивающий препарат он может лишь по месту прописки, в родном городе.
Мы этот вопрос поднимали и в Госдуме, и в Совете Федерации и надеемся, что он будет решён.
Вообще какие-то положительные сдвиги всё же происходят. Например, сейчас принимается закон о паллиативной помощи, появляется служба хосписов, которая обеспечивает комфортное состояние больного в последние дни и безболезненный уход. Ещё лет десять назад ни о хосписах, ни об этой помощи даже не думали. Мы надеемся, что в каждом регионе будет хоспис, пока они есть только в Москве и Санкт-Петербурге.
– Владимир Георгиевич, а лекарство от рака создадут?
– Трудно ответить однозначно. Но научные работы ведутся и в области генной инженерии, и по созданию вакцины против рака. Сегодня уже не ставится диагноз «острый лейкоз», а диагностируется его вид. И для лечения мы используем таргетные препараты, которые воздействуют на злокачественную структуру клетки. Изучаем механизмы злокачественной резистентности.
Если дети будут обеспечены и передовыми технологиями в лечении, и хорошим медицинским уходом, то будут и поводы для оптимизма.
Всем миром. Судьба каждого ребёнка в наших руках 
Родителей детей, больных раком, довели до голодовки? 
800 свечей для Риты. Выпускники помогли продлить жизнь однокласснице 
Алексей Масчан: «Наша цель – использовать любой шанс для лечения онкобольных» 
