«Волшебная тропическая ночь, вслед за закатом солнца, почти внезапно опустилась над Батавией и, благодаря ветерку, дувшему с моря, дышала нежной прохладой, казавшейся таким счастьем после палящего зноя дня. Мириады звезд зажглись на небе, и луна, круглая и полная, лила свой серебристый свет с высоты бархатисто-темного купола и, медленно плывя, казалась задумчивой и томной.
В эту чудную ночь, накануне Рождества Христова, белый катер с клипера «Забияка», стоявшего верст за шесть, за семь на рейде, — дожидался у одной из пристаней нижней части города господ офицеров, бывших на берегу. <...>
— Погани-то всякой в этих местах!.. И крокодил, и акула проклятая... Сказывают, на берегу, в лесах и тигра... Однако загуляли что-то наши офицеры на берегу, братцы... Скоро и полночь... А ты, Живков, что все на небо глаза пялишь? Ай любопытно? Не про нас, брат, писано! — проговорил, обращаясь к чернявому матросику, пожилой, плотный матрос.
В эту минуту с берега вдруг донесся чей-то жалобный крик. Матросы притихли. Кто-то сказал:
— А ведь это дите плачет...
— Дите и есть... По ближности где-то... Ишь, горемычный, заливается... Заплутал, что ли...
— Кто-нибудь при ем должен быть...
Жалобный, беспомощный плач не прекращался.
— Сходил бы кто посмотреть, что ли? — заметил плотный, пожилой матрос, не двигаясь, однако, сам с места.
— Куда ходить? Офицеры могут вернуться, а гребца нет! — строго проговорил унтер-офицер, старшина на катере.
— И то правда! — сказал плотный матрос.
— Что ж, так и бросить без призора младенца в этакую ночь? — раздался приятный тенорок загребного Ефремова. — А ежели он один да без помощи?.. Это, Егорыч, не того... неправильно...
— Я мигом вернусь, Андрей Егорыч, только взгляну, в чем причина! - взволнованно проговорил чернявый матросик. — Дозвольте...
— Ну, ступай... Только смотри, Живков, не заблудись...
— И я с ним, Егорыч! — вымолвил Ефремов.
И оба матроса, выскочив из катера, бегом побежали по пустынному берегу на плач ребенка...
И очень скоро, почти у самого моря, они увидали крошечного черномазого мальчика в одной рубашонке, завязшего в мокром рыхлом песке.
Около не было ни души. Матросы удивленно переглянулись.
— Эка идолы!.. Эка бесчувственные!.. Бросили ребенка... Это, брат Живков, неспроста... Погубить хотели младенца... Тут бы его крокодил и сожрал!.. Гляди... Ишь плывет... Почуял, видно... И Ефремов взял на руки ребенка.
— А что же мы с ним будем делать?
— Что делать?.. Возьмем на катер... Там видно будет!.. Ну ты, малыш, не реви! - ласково говорил Ефремов, прижимая ребенка к своей груди. — Это сам Господь тебя вызволил...
Велико было изумление на катере, когда минут через десять вернулись оба матроса с плачущим ребенком на руках и рассказали, как его нашли.
Унтер-офицер не знал, как ему и быть.
— Зачем вы его принесли? — строго спрашивал он, хотя сам в душе и понимал, что нельзя же было оставить ребенка.
— То-то принесли! И ты бы принес! — мягко и весело отвечал Ефремов. — Ребята, нет ли у кого хлеба?.. Он, може, голоден?..
Все матросы смотрели с жалостью на мальчика лет пяти. У кого-то в кармане нашелся кусок хлеба, и Ефремов сунул его малайчонку в рот. Тот жадно стал есть.
— Голоден и есть... Ишь ведь злодеи бывают люди!..
— А все-таки, ребята, нас за этого мальчонка не похвалят! Ишь пассажир объявился какой! — снова заметил унтер-офицер.
— Там видно будет, — спокойно и уверенно отвечал Ефремов. — Может, и похвалят!
Ребенок скоро заснул на руках у Ефремова. Он прикрыл его чехлом от парусов. И его некрасивое, белобрысое, далеко не молодое лицо светилось необыкновенной нежностью.
Скоро приехали с берега в двух колясках офицеры. Веселые и слегка подвыпившие, они уселись на катер.
— Отваливай!
— Ваше благородие, — проговорил старшина, обращаясь к старшему из находившихся на катере офицеров, — осмелюсь доложить, что на катер взят с берега пассажир...
— Какой пассажир?
— Малайский, значит, мальчонка... Так как прикажете, ваше благородие?..
— Какой мальчонка? Где он?
— А вот спит под банкой у Ефремова, ваше благородие...
И унтер-офицер объяснил, как нашли мальчонку.
— Ну что ж?.. Пусть едет с нами... Фок и грот поднять! — скомандовал лейтенант.
Паруса были поставлены, и шлюпка ходко пошла в полветра на клипер. Ефремов уложил найденыша в свою койку и почти не спал до утра, поминутно подходя к нему и заглядывая, хорошо ли он спит.
Наутро доложили о происшествии капитану, и он разрешил оставить мальчика на клипере, пока клипер простоит в Батавии. В то же время он дал знать о ребенке губернатору, и маленького малайца обещали поместить в приют.
Неделю прожил маленький найденыш на клипере, и Ефремов пестовал его с нежностью матери. Мальчику сшили целый костюм и обули. И когда накануне ухода полицейский чиновник приехал за мальчиком, матросы через боцмана просили старшего офицера испросить у капитана разрешение оставить найденыша на клипере. И Ефремов, успевший за это время привязаться к мальчику, ждал капитанского ответа с тревожным нетерпением.
Капитан не согласился. Долго потом Ефремов вспоминал рождественскую ночь и этого чуть было не погибшего мальчика, успевшего найти уголок в его сердце.»
Отрывок из рассказа Константина Станюковича «Рождественская ночь»
Чарльз Диккенс: Рождественская песнь в прозе 
Борис Пастернак: Снег идет 
Антон Чехов: Ванька 
Антон Чехов: Елка 
Николай Носов: Бенгальские огни 
