В то время как Париж задыхался в нечистотах, а придворные в Лувре, чтобы отбить ужасающий запах немытого тела, терлись уксусом, "варвары" в Московии парились в банях, сияя телесной чистотой.
ХРЕСТОМАТИЙНЫЙ пример - летописная байка о приключениях апостола Андрея Первозванного к северу от днепровских порогов. Государства тогда еще в помине не было, а вот гигиены - сколько угодно, о чем якобы рассказывал апостол: "Натопят баню докрасна, раздеются наги и бьют себя прутьями чуть ли не до смерти и оживают, лишь окатившись студеной водой, и то омовение себе творят, а не мучение". Может быть, это и поздняя байка, но арабский путешественник Ибн Рустэ описывает странные обычаи страны "ар рус" примерно так же: "Когда же камни раскалятся в огне до высшей степени, их обливают водой, от чего распространяется пар, нагревающий воздух до того, что славяне снимают даже одежду..."
Баня была в каждом подворье
ТО ЛИ ИНОСТРАНЦЫ оказались глупы как пробки, то ли не читали трудов своих предшественников, но бани старой Москвы их удивляли и возмущали не меньше, чем точно такие же бани Киевской Руси. Дело доходило до идиотизма - сначала традиционно пройтись насчет "грязных московитов", а потом их же и упрекнуть за чрезмерное пристрастие к мытью: "Если московит не попарится в субботу, ему становится стыдно и совестно". Особенно иноземные гости неистовствовали по поводу банной наготы. "Напарившись, совсем нагие и мужчины и женщины, потеряв всякий стыд, вместе выбегают к речке, погружаются в нее, радуются и хохочут", - писал австриец Меерн в XVII в., предпочитая, видимо, по европейским обычаям, раз в месяц встать в тазик и многократно обливаться хоть и ароматизированной, но одной и той же водой, периодически в нее сплевывая "для удаления вредных мокрот".
Установить, где именно стояла самая первая московская баня, не легче, чем показать место, где построили первую московскую избу, - баня была в каждом подворье. Но ко времени Ивана Грозного город так здорово разросся, что казна стала строить крупные торговые (общественные) бани, которые отдавали частным лицам на откуп. Одними из лучших тогда были Устьинские бани, что находились при впадении Яузы в Москву. Существовали они больше 300 лет, но высокую марку удержать не смогли, скатившись в XIX в. к низшему разряду, да так и зафиксированы в поговорке о плохих банщиках: "Тебе только в Устьинских вшей давить!".
Самым ходовым сезоном для владельцев торговых бань было, как ни странно, лето: жителям запрещалось топить свои бани в сухое летнее время года - Москва и без того горела слишком часто. Спрос на помывочные услуги повышался многократно, чем бессовестно пользовались откупщики. "Царевы объезжие головы", следившие за городским порядком, ездили по Москве и опечатывали все домашние и дворовые мыльни до осенних дождей. Несколько раз они мстительно пытались опечатать и торговые бани. Тогда арендаторы поднимали вой, жалуясь на разорение и невозможность платить откупные деньги в казну. А поскольку к середине XVII в. 60 московских торговых бань давали городу до 500 руб. ежегодно, мириться с потерей таких денег не хотел никто. В конце концов царская администрация оставила торговые бани в покое.
Бадеры оказались жуликами
НО ТУТ откуда ни возьмись у московских владельцев торговых бань появились конкуренты. Конечно же, не без попустительства Петра I, уверенного в том, что русским во всем, и даже в банном деле, следует учиться у немцев. Для чего он вывез из Риги в Москву немца Христофа Паульсона и дал ему должность "бадера", то есть буквально банщика. Ничем особенным Паульсон себя не зарекомендовал, разве что в его банях было почище. А другой бадер, Якоб Кентер, оказался и вовсе жуликом. Купив участок земли в Немецкой слободе, он добился привилегии "быть избавленным от всех податей" и пообещал устроить супербаню "по немецкому образцу с лечением болезней мануальным художеством". В результате единственным художеством немца было то, что он всех надул. Пользуясь привилегиями, открыл вместо бани питейное заведение, а на вырученные деньги купил несколько домов в Москве и Питере.
Немецкие потуги пошли прахом, и конкуренция развернулась только среди московских владельцев. К 1811 г. в Москве было 1197 частных бань и 40 торговых. Пожар 1812 г. уничтожил практически весь город, и бани тоже. Но уже спустя 5 лет в еще не отстроенной до конца Москве работали все те же 40 торговых бань. Городская шантрапа, рисковые ремесленники и профессиональные нищие пользовались Каменновскими банями, что стояли у Каменного моста, в самом что ни на есть разбойничьем месте. Знатное купечество предпочитало Новинские или Лепешинские у Проточного переулка. А явные богатеи шли либо в Челышевские бани, либо на Неглинку в знаменитые Ломакинские или в не столь еще знаменитые Сандуновские. Конкуренция между ними была жесточайшая, но в конце концов победила коммерческая "дружба": обедневшая актриса Елизавета Сандунова сдала свои бани Авдотье Ломакиной, которая мудро сохранила за ними первоначальное название. Сменив хозяев еще пару раз, бани попали к наследнице московского дровяного короля Фирсова. Ее, миллионщицу, умудрился на себе женить предприимчивый поручик Гонецкий. И тут же пустил дровяные миллионы в дело, тонко сыграв на честолюбии купчихи: "Вот у Хлудовых Центральные бани выстроены, а тебе стыдно иметь сандуновские развалины. Хлудовых надо перешибить! Надо Сандуновские бани сделать такими, какие Москва еще не видела и не увидит. О наших банях заговорит печать, и ты станешь знаменитостью!"
В 1891 г. Городской управой Москвы изданы обязательные постановления об устройстве торговых бань. Подробно регламентировалось устройство: устанавливалось, что бани могут быть только в каменных строениях, определялась их высота, материал полов, вентиляция, удаление грязной воды, время открытия и закрытия (в 5 утра и 12 дня).
А спустя 30 лет, после Гражданской войны, московским баням едва не пришел конец: их количество сократилось на 40%. И то, что было выстроено потом, банями считаться может только с большой натяжкой.
Поддержи российского производителя