Городничий тих и нежен, словно раннее весеннее утро. Его лицемерие в виртуозном исполнении Сергея Маковецкого такое светлое, благолепное даже. А какую Анну Андреевну преподносит нам блистательная Людмила Максакова? Истинная женщина, вечная женщина кружит, "дыша духами и туманами", но поле любовного сражения не уступит никому и никогда. И Хлестакова такого мы еще не видали. У Олега Макарова он этакое забитое, растерянное дитя, до смерти напуганное и предстоящей встречей с грозным батюшкой, и нависшей за долги тюрьмой, что невольно вспоминаешь Акакия Акакиевича. Только у того вся мечта жизни вместилась в шинель, а у этого - в хмельные фантазии. Хлестаков и не пытается никого обмануть. Он мечту свою сочиняет, мечту! Поначалу робко, озираясь: не оборвут ли? Не вытолкают ли взашей? Ан нет. Внимают. Сочувствуют. Восхищаются. И он, как настоящий ребенок, быстро наглеет и становится дерзок.
Огромное пространство сцены художник-постановщик Адомас Яцовскис населяет скудно и скупо. Копошится в углу какой-то мужичонка. Гремят заплечными деревянными сундучками Бобчинский и Добчинский. А где-то там, в глубине, громадным холщовым рубищем зависла церковь. Странный мир, причудливый. Пустой и страшный. Когда у Городничего вырвется львиный рык: "Ну, кто выпустил, что он ревизор?" - волками кинется на несчастных городских гончих (Бобчинского и Добчинского) чиновничья стая, забьет камнями, а кажется, еще чуть-чуть - и зубами бы разорвала в клочья. Завоет метель, жутко засвистит согласной: "С-с-с-с-!". Собьются в жалкую кучку все. И стронется с места и пойдет мести подолом круг за кругом громада - церковь-Русь, латаная-перелатаная, что твой тришкин кафтан. С навсегда засиженной воронами маковкой. Без креста. Занавес. А как же знаменитая немая сцена? А как же громоподобное: "Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе"? Не ждите. Потому что никакой ревизор к нам не приедет. Довольно и позора.
Бриллиантовая рука