ПОЧИТАЛА я тут некоторые толстые журналы, а также прелюбопытнейшую книгу - антологию новой прозы, впервые собравшую воедино рассказы лучших молодых писателей нашего Отечества конца века. Так - ни много ни мало - сказано в аннотации. И еще там же: "Не пропустите тех, кого в будущем, возможно, назовут классиками". В надежде заглянуть в будущее я с жадностью принялась читать...
Порча воздуха
ЧИТАТЬ этот том, собственно, можно с любой страницы. Я даже на спор сыграла с приятелем в такую игру: открывала подряд, наугад, любой рассказ и тут же обнаруживала фразу вроде "они выпили", "они снова выпили", "его рвало", "онанировал он с первого курса пединститута с неизменным воодушевлением", "а мы с папкой ...мся", признается героиня, уже в следующем абзаце встретившая еще родственников, своих братьев, - "мы так же сладко потрахались", "результатом этой ночи, полной неги, явился мягкий шанкр", "ему снилась женщина: он взял ее за задницу, задница была очень круглая и приятная". В общем, что ни творение, то - "бутылка стояла на кухонном столе". Со всеми вытекающими (порой в буквальном смысле слова) последствиями.
Вы не поверите, но продолжать эту игру в цитаты можно бесконечно. Поскольку, как в судебно-бытово-криминальной газетной хронике, особых вариантов здесь не предвидится. Все четыреста с лишним страниц в этом томе герои и героини безостановочно квасят, мочат, обкуриваются, блюют, грязно ругаются (с отточиями и без - бывает, что в каждой строчке только точки). И (вот тут почему-то вдруг хочется уже извиниться)... портят воздух. Один рассказ так и называется - "Взбзд". Причем последний процесс классики будущего отображают на редкость разнообразно и изобретательно. Воздух новоявленные герои нашего времени портят по-разному - "тихо и вкрадчиво", "негромко, но протяжно", "задумчиво и часто", "ежедневно по утрам минут по пять без перерыва", "громко, с аппетитом". А один из героев так и вовсе "бзднет и снова лежит", почти как Обломов, только тот в порче воздуха замечен не был. Другой же персонаж делает это уж совсем изощренно - "подло так, издевательски". "Но я понимаю, - сочувствует автор как бы от своего лица, - интеллигенция, нервы".
Совсем крайняя плоть
В ЦЕЛОМ же герои нашего времени незатейливы и просты, как валенки. Вот утро одного из них - "встал, пописал, умылся (и то слава Богу! - М. М.), покакал, оказалось, что нечем подтереться". Ну а дальше - известное дело: либо похмелился, допив вчерашнее пиво или водку из заначки, либо направился прямиком за тем же к ближайшему ларьку к метро. Одного дядю развеселая компашка потеряла - пил-пил с ними у себя дома да и пропал. Пьющие же девушки ведут себя и вовсе вызывающе. Одно повествование про них так и начинается: "Каждый субботний вечер все девушки Малаховки сильно выпивали... Они были на той стадии алкоголизма, когда начинаешь приятно сиренево опухать, и загар и грязь отливают в синь... Иные были с перебитыми носами, а у одной девушки нос был всегда кривой, то ли она в детстве ...нулась где-то тихо - неизвестно". Такие вот у нас нынче Татьяны Ларины, тургеневские барышни и бедные Лизы. Приятно сиренево-синеватые. Чем же они занимаются в придорожных кустах с местным "кобелем с отклонениями, большим, белым, гладким, с длинным хвостом", - процитировать уж никак не рискну. А с хвостом он, потому что кобель - это в смысле пес, а не мужик.
А герой? Что ж, герой - он, как уже упоминалось, совершив все необходимые утренние отправления, "вмазал винта с морфином", употребил "пачечку колес", к вечеру "надрался так, что начал двигать глазами стаканы", а перед сном "мастурбировал в порванных носках". Носки - это, вероятно, некий фрейдистский символ-атрибут. Однако - все радость! - "Вася не вдруг порвал со своим прошлым заядлого онаниста". Не вдруг, но порвал же! Победил-таки, стало быть, свой порок! Уже большой плюс для героя нашего времени. Правда, вскоре тот же Вася с говорящей для заядлого онаниста фамилией Безрукий погиб в Америке от удара ножом в сердце какого-то сумасшедшего пуэрториканца.
Среди весьма однообразных вариантов времяпровождения у героев, ясно дело, не последнее место занимает секс ("Крайняя плоть" - одно из названий). Если это дело вообще можно так назвать в связи с его, героя, обильными хроническими возлияниями и прочими методами взбадривания, а также хроническим метеоризмом (недержанием газов). На страницах творений молодых писателей персонажи предаются этому занятию в местах самых неожиданных (пол, ковры, столы и самолеты могут отдохнуть). Они совокупляются на кладбищах, причем особо продвинутые - зимой на Новодевичьем, где-нибудь между Гоголем и Булгаковым, уперевшись в ограду ("интеллигенция, нервы" опять же!). В кустах с четвероногим другом, как уже было сказано. В ложе Большого театра во время второго акта "Щелкунчика" или даже непосредственно на крыше означенного театра под знаменитой квадригой с Аполлоном. Кстати, муж одной из героинь воспылал неизбывной страстью к подруге жены именно после того, как узнал, что она, подруга эта, - не просто баба, а баба, которую имели под Аполлоном прямо на памятнике истории и архитектуры.
Ничего себе будущее!
ВСЕ это, господа, было бы, как говорится, смешно, кабы не было так грустно. Мы, "высоколобые", привычно брезгливо возмущаемся тем, что соотечественники наши читают в метро или дома перед сном, теми, для кого классик - Маринина. Но то, что нам преподносится в качестве "литературы будущего", - куда хуже и опаснее. Там, за аляповатыми глянцевыми обложками, по крайней мере - чистый, хоть и бездарный, жанр, без амбиций и претензий на новое слово в искусстве. Здесь же - рваное, больное сознание. Сладострастно упивающаяся собственным сверхнатурализмом и "чернушностью" фиксация жизни, вернее, оборотной, грязно-изнаночной ее стороны. Ни внятных сюжетов, за исключением криминально-бытовых (так, один герой мочит всех подряд, мстя за родных, погибших непонятно при каких обстоятельствах, - даже на объяснение этого у автора не хватило таланта). Ни композиции, ни характеров - сплошь персонажи из дурдомов и вытрезвителей типа упал, убил, напился, подрался, изнасиловал соседскую козу и пр. А "художественный" прием, в сущности, один. Символ его - название одного из рассказов: "Крайний подъезд слева", где автор просто связал в цепочку описания того, что можно наблюдать за окнами чужого дома. Соглядатайство с уклоном в садомазохизм, упивающееся всеми видами зла в жизни, - вот она, наша будущая литература?
Прав, видно, один из ее представителей: "Первое, что необходимо будущему писателю, - это несокрушимая уверенность, самоуверенность, вплоть до наглости". А другой? "Надеюсь, что рассказ этот, равно как и другие мои рассказы, а у меня их, по неточным подсчетам, уже более пятидесяти, найдет своего читателя. А то фигня какая-то получается. Я, как фраер, все это пишу, а успеха никакого". Поневоле вспомнишь совет Антона Павловича Чехова: всякого младенца, по рождении, следует прежде всего, давши оправиться от первых впечатлений, хорошенько высечь со словами: "Не пиши, не пиши! Не будь писателем!"
P. S. Уж если литература - зеркало (так нас учили), так, может быть, на него и "неча пенять, коли рожа крива"? Но тогда уж совсем печально!
Вся жизнь в трех буквах