Слеза за слезою, за раною рана / Моя жизнь утекает, как вода из-под крана. / Хорошо, если кто-то из друзей или близких / Подставит ладонь или собачью миску.
Дельфин с тоской смотрит в будущее. Оно приходит, всегда новое. Приносит с собой горсть жизни. Жизнь проживается и становится прошлым. В голове и буклетах к четырем альбомам остаются скорбь и переживания чаще, чем радость и надежда. В этом будущее всегда одинаково. В стихах Дельфин никогда не врал. Иначе ломает, и это чувствуется. Вознесенский за стихи вручил ему премию "Триумф". Дельфин продолжил плыть против течения, по-прежнему оставаясь на плаву. Такой герой нашего времени. Единственный, кого можно слушать.
-Ты по жизни придерживаешься философии идеалиста или материалиста?
- Я бы гораздо быстрее стал идеалистом, если бы в материальном плане у меня все было хорошо.
- Тебе вообще интересно общаться с людьми? Ты открываешь для себя что-то новое?
- Встречая любого нового человека, я пытаюсь выудить из него что-то такое, чего я не знаю. Стараюсь определить, можно ли у него что-нибудь украсть.
- Как ты стараешься смотреть на мир? Изнутри или извне?
- Больше, наверное, отстраненно. Все мы завязаны с бытом, озабочены домашними, семейными вопросами, которые время от времени надо как-то решать. Это, конечно, очень приземляет. А мне бы хотелось просто щелкать пальцами.
Дельфин щелкает пальцами и смеется.
В дверях ДК я сталкиваюсь с оравой высыпавших на улицу детей. Варежки, шапка и как-то по-советски завязанный шарф до глаз, сквозь который хохочет ребенок из кружка в старом ДК, где лет пятьдесят назад проводили партсобрания и вечера танцев комсомольцы-активисты. В этот раз мы не разговаривали, облокотившись о расстроенный пыльный рояль за сценой. "Там опять сектанты лекции читают, пойдем" - вышли в коридор и сели посередине. Справа сквозила холодным ветром неплотно прикрытая уличная дверь. Слева в разбитую раковину из крана неровно струилась вода.
- Ты мог бы пройти жизнь один? Без поддержки близких людей?
(Через некоторое время.)
- Нет, пожалуй, нет. Скорее всего нет.
- Слушай, а тебе никогда не хотелось превзойти человеческий страх, человеческую ограниченность в действиях, сделать что-то "вопреки"? Помнишь, как у Кастанеды: увидеть и почувствовать то, что в реальной жизни невозможно. Когда Дон Хуан смотрел на гору и видел куст, растущий с той стороны горы, когда Хенаро так просто взял и поднялся по отвесной, без выступов, скале? Понимаешь?
- У меня все эти желания связаны с музыкой. Стоя перед этой скалой, я понимаю, что никому не будет нужно, если я на нее залезу. Поэтому мы не лезем на эту скалу, мы просто делаем на ней ступеньки, все выше и выше. И хотим, чтобы вместе с нами кто-то на них залезал. Но никто почему-то не хочет. Все хотят стоять внизу и, к сожалению, даже не смотрят наверх.
У нас глобальная культурная катастрофа. Настолько глобальная, что должно смениться еще два поколения, чтобы людей наверняка пробило на что-то действительно стоящее. Мне нравится, что в музыке стало появляться что-то нетрадиционное. Но чтобы я чему-то удивился - такого давно не было.
В 93-м году, когда до воссоединения "Мальчишника" Дельфин играл в проекте "Дубовый Гаайъ", они делали такую же музыку, которая сейчас, спустя почти 10 лет, становится характерной для современных западных альтернативщиков - Limp Bizkit, Clowfinger и множества подобных команд. Тогда Дельфин употреблял наркотики и пел о них, надрываясь, почти орал строчки припева: "Я хочу умереть за Иисуса Христа. / И пусть его пулей станет игла, / И пусть моим телом станут вены руки, / Я хочу умереть от великой любви". Потом - в "Мальчишнике" и в первом сольном альбоме "Не в фокусе". Сейчас он пишет совсем другие стихи. Дома, ночью, когда никто не мешает. Потом целый день сидит в студии, делает музыку и чувствует себя счастливее других. "Ты одиночка?" - спрашиваю я. Он, перед ответом выдержав долгую паузу, просто отвечает: "Я очень хорошо провожу время в одиночестве, но иногда мне просто необходимо поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Интересней всего, конечно, получать интересные мысли от других. Но таких людей очень мало. Последнее время я их не встречал".
- Год назад ты сказал мне, что не веришь ни в Бога, ни Богу. На сегодняшний день это так?
- Радикально моя позиция пока не изменилась. Со мной постоянно что-то происходит, я меняюсь. Просто стараюсь как-то об этом не думать, никак не формулировать свое отношение. Все придет само собой.
- Знаешь, когда я думаю о старости, то понимаю, что хочу умереть лет в шестьдесят. Чтобы никто не видел моей немощности, того, как я старею.
- А что думать? Так и получится. Думаю, в старости есть свои плюсы. Есть подозрение, что старики просто скрывают их от нас. Ведь не может же быть такого, что человек старится и с ним ничего не происходит, что он просто выпадает и становится больным маразматиком. Ты же замечаешь, что с возрастом по-другому все оцениваешь, глубже проникаешь в суть вещей. У старого человека большой банк данных, много информации за жизнь. И думает он, исходя из всего этого. Плохо только то, что не хватает энергии делиться этим с остальными. Или эти мысли настолько глубоки и сокровенны, что ими делиться просто бессмысленно. Если только с таким же стареньким другом, который будет рядом.
- Когда ты думаешь о времени, отведенном тебе на жизнь, и о том, что умрешь, думаешь, что будешь наблюдать оттуда за всем, что здесь происходит, или о том, что со смертью ЗДЕСЬ все для тебя закончится?
- Скорее, второе. Но, думаю, у меня будет много дел в каком-то другом месте.
- Как думаешь, этот мир, люди стоят того, чтобы их еще раз спасти?
- Не знаю. А кто кого спас-то?
- Иисус - нас.
- Он все грехи искупил за людей. Я думаю, что если и появится такой человек, то он не успеет и пару слов сказать - его тут же распнут или даже уничтожат. И никто не узнает, что это и был новый мессия. Все очень жестко.
- Были моменты, когда ты чувствовал, что был наиболее близок к истине?
- Периодически такое бывает. Но это всегда обманчивое впечатление. Истину никому не дано постичь. А когда ты чувствуешь, что она где-то рядом, то, значит, сделал шаг в правильном направлении.
- Если ты когда-нибудь не сможешь складывать чувства и эмоции в тексты, что тогда будешь делать?
- Ничего. Просто не смогу ничего делать.
- Один писатель как-то сказал, что самая ужасная мука, которую может испытать человек, - это мука слова.
- Если бы ее не было, я не получал бы того дикого удовольствия, когда все складывается в конце концов.
- Скажи, ты сильный человек или слабый?
(Долгая пауза. Дельфин задумчиво трет правый глаз.)
- Сложно сказать. Сначала надо дать этому определение. Скажем, в каких-то вопросах быта и окружающей среды я скорее слабый человек. Мне легче плюнуть на все происходящее. Я не могу заставить себя починить кран, который течет уже целый месяц. Не могу бороться. Но в другом плане я могу рубиться до последнего. Чтобы стать сильным, человеку нужно заполучить внутреннюю энергию, силу и уверенность. Когда последнего нет - и связываться, в общем-то, неохота.
Умар Джабраилов любит роскошь и женщин