Парфенов - один из самых стильных на нашем телевидении. Но быть стильным журналистом - это не только одеваться модно, но еще и говорить красиво и умно. И поскольку мой разговор с ним случился не вчера, а пару месяцев назад, то первый вопрос был по поводу той трагедии, с которой, по сути, начался новый век.
- Ваше отношение к терактам в США?
- Люди, сидевшие в двух разрушенных нью-йоркских зданиях, предлагали остальному миру: "Будь таким же. Надевай темно-синий костюм, фиолетовые шелковые носки и стремись к хорошей кредитной истории. Сначала ты будешь ездить на "Форде-Фокусе", а потом, как и мы, пересядешь на "Лексус" с золоченым радиатором. В этом - смысл жизни". Но есть мир, несогласный с этим. И конечно же, свою каплю внес Голливуд, который столько раз уничтожал Нью-Йорк в своих фильмах. А, как известно, главными кинозрителями мирового проката являются подростки стран третьего мира. Вот вам и результат.
- В своих интервью вы говорили, что не будете иметь никакого отношения к политике. А теперь в "Намедни" освещаете политические темы.
- Мы стараемся говорить про жизнь вообще, и объяснять события, которые традиционно принято относить к политическим, с какой-то человеческой точки зрения, и видеть в них проявление частной жизни, а не борьбу фракций. Я даже слабо владею политической терминологией.
- Но, когда говоришь о Лукашенко, все равно говоришь о политике.
- Мы пытаемся показать, что к Лукашенко можно относиться как угодно, но он адекватен значительной части белорусского населения. Нет нелукашенковской Белоруссии. Белоруссия бывает только лукашенковская.
- Вы думаете, что в стране живет большое количество людей, которые репортаж Лобкова восприняли правильно?
- Я не люблю разговоров про мифическую тетю Машу, которая слезла с печки, вытащила указательный палец из ноздри и принялась смотреть программу "Время". Я в это не верю. Мне кажется, что журналисту, в отличие от шоумена, нельзя работать в амплуа, нужно делать так, как делаешь для себя. Иначе это будет фальшью. Для разговора со зрителем нельзя присаживаться на корточки и сюсюкать.
А можно быть шоуменом и играть со зрителем, хотя обычно ты в игры не играешь. В обычной жизни Леонид Якубович - усталый, интеллигентный московский еврей, а вовсе не массовик-затейник всероссийского масштаба, какой он на экране. Но это все не относится к информационной журналистике. Мы сначала все-таки пишем слова, а не лепим горбатого в эфире.
- У вас подрастают дети. Сколько им?
- Моему сыну Ване 13 лет - непростой возраст. Хотя у меня нет поколенческих проблем отцов и детей. Сейчас это возраст общения, и мне он интересен. И то, что идет от сына, который знает "облом" или "чувак" не только по-русски, но и по-английски, - это другой опыт, это интересно. Я посмотрел по сайту, и самая ценная для меня похвала программе выражалась в терминологии типа "это кул". Потому, что это самая трудная аудитория, и самая большая проблема телевидения - не быть старомодным, потому что телевидение должно меняться вместе с жизнью. Это не вопрос - угождать, это вопрос - просто чувствовать современность. С годами, разумеется, чувствуешь слабее. И в этом смысле мне общаться с сыном очень интересно. У меня нет других знакомых в этой возрастной категории.
- Вы никогда не брюзжите типа: "Мне 96, я утомлен жизнью, кучей "Оскаров", "Грэмми", и поэтому, когда включаю молодежные каналы, мне хочется их всех убить..."?
- Глупость. Люди, которым 96, не включают молодежные каналы. Они смотрят то, что они смотрели, когда им было максимум 45.
Люди проживают жизнь со своей цивилизацией. Когда я записывал интервью с Солженицыным, меня поразили его очень точные слова: "Я к самолетам не могу привыкнуть, потому что они в мою жизнь слишком поздно стали входить. Вот железная дорога - это мое. Она для меня не портит природу, я ее понимаю, она вмещаема в мою жизнь". У него есть сайт в Интернете, но он там, разумеется, не "чатится". Ему предлагают... А он об этом говорит: "Это не вмещаемо в меня. Я не чувствую и не пойду туда". А потом - наша попытка прожить в отпущенный период 3-4 жизни, наездиться во все те страны, в которые не ездили два предыдущих поколения, сожрать за них все устрицы и запить всем немыслимым "Шардоне", накататься на всех автомобилях и прочее, это все приводит к тому, что и жизнь в три раза короче проходит. Так что 96 делите на 3, получайте 32 и будьте довольны.
- Каким бывает Парфенов в момент, когда хочется просто в переносицу дать?
- Никогда в жизни не бил человека в лицо.
- А матом обложить?
- Это запросто.
- Вас что-либо сегодня приводит в состояние потрясения, впечатляет до такой степени, что вы можете пустить слезу?
- Было очень много фильмов, которые меня потрясали. "Все о моей матери", например. Потрясающий фильм, живое воплощение девиза Московского кинофестиваля советских времен: "За гуманизм и дружбу между народами". Я не видел ни одного произведения, в котором было бы так очевидно, что все люди - Божьи создания, что всех жалко, что все свято, что нет ни эллина, ни иудея.
Потрясти до слез может только красота. Но и горе, конечно. Но про это не хочется думать, накаркаешь. Если изначальные проблемы крова, куска хлеба и т. д. решены, что дальше становится смыслом? Красоту принимают за сиюминутное удовольствие... Но человеку хочется лучше. Это же не обязательно - нажраться от пуза. Хотя и нажраться - это тоже по-своему замечательное удовольствие. Даже в той же гастрономии может что-то тронуть. Как французы умудряются тратить целые состояния на какой-нибудь соус из цветков кабачков? Если внимательно на это посмотреть, тоже может тронуть до слез.
- С годами во мне появляется очень много плохих свойств. А вы сильно меняетесь год от года?
- Не знаю. Я не такой большой Лев Толстой, человек решенных вопросов, который знает все про жизнь. Не склонен к самокопанию, самоанализу. Кто-то посторонний должен говорить. Наверное, мы меняемся не к лучшему, потому что обрастаем привычками, предрассудками, предыдущими обязательствами.
- А я грызу себя за каждый жест.
- Вы полагаете, что это познаваемо? Мне-то кажется, что все равно не понять. Я пытаюсь поступать по наитию. Как чувствую, так и поступаю.
- Вы в курсе того, что сейчас является образцом культуры, молодежных музыкальных кумиров?
- Слава богу, это список не из одного человека. Это раньше были тоталитарные звезды, когда на всю страну одной рыжекудрой певице дозволялось петь во все горло и одному человеку дозволялось шутить более смело, чем остальным. Сейчас монополии ни на что нет. Поэтому вкусы очень дробные. И что такое молодежный кумир? Это же широчайший диапазон - от Земфиры до Децла, от "Рамштайна" до незнамо чего. Все это очень разное. Из всего перечисленного я все слышал, и что дальше?
- Мне нужен был простой ответ: в курсе или не в курсе?
- В курсе. Это же масскульт, в котором мы работаем. На мой взгляд, попса - это более тонкая и развитая сфера, чем телевидение, потому что она стремительней меняется. И, на мой взгляд, делается профессиональней. Усилия, которые прилагаются по записи очередного диска "Мумий Тролля" или Земфиры, много больше, чем по освоению любого телеформата на любом из метровых каналов страны.
И по стандартам саунда это гораздо более мирового уровня продукт, чем новости на любом из метровых каналов, чем шоу на любом из метровых каналов. У нас провалились все попытки давать Си-эн-эн с переводом, потому что холодно, потому что это не наше. Потому что среднему телезрителю 50 и т. д. А в сфере поп-музыки очень быстро меняющаяся картина, и очень утончающаяся, и очень повышающая свое качество.
В ящике нет ничего, столь дерзко обозначающего сегодняшнее мировосприятие, как Земфира. Да, рухнул стадион в Якутске. Но это сделали 15-летние якутские ребята, за которых Земфира пропела: "Я задыхаюсь от нежности". И они из-за этого разнесли стадион. Сегодня на телевидении нет ничего подобного, чтобы так попадало в резонанс с этими людьми. Нет ничего такого, из-за чего бы разнесли стадион в Якутске...
Я сторонник того, что чужая душа - потемки, а своя собственная гораздо темней. Это такое уравнение со столь многими неизвестными, что понять, из чего это сложилось, мы все равно не можем.
Тутта Ларсен: разумная и чувственная