Замкнутый и сдержанный человек, Чехов крутил романы аккуратно и даже из скользких ситуаций старался выходить изящно. Как-то, ухаживая за замужней женщиной, он почувствовал, что его желания не находят соответствующего отклика. Свои эмоции по этому поводу он выразил в разговоре с другом кратко и доступно: "И вдруг - замок". Это был человек с холодком, что не мешало ему пользоваться большим успехом у женщин; он ценил их, но свобода всегда казалась ему первым благом.
ЕГО ПОДЧЕРКНУТОЙ независимости положила конец встреча с актрисой Московского художественного театра Ольгой Книппер. Привычный сценарий здесь бы не сработал: девушка была, что называется, из порядочной семьи, и мимолетного романа это знакомство Чехову не сулило.
Окружающие полагали, что он просто восхищается ее актерским, а она - его писательским талантом. Однако их встреча в Ялте, куда МХТ приехал на гастроли, заставила обоих забыть о рамках красивой дружбы, под жарким солнцем путешественникам захотелось чего-то большего: он признается себе, что Ольга, кажется, - не только милая актриса, но и "зам ечательная женщина". Спустя год она станет его женой.
Это была скрытая от друзей, интимная летняя свадьба, за которой потянулись годы разлуки: он прикован к югу (болезни), она - к Москве (театр). Переписка становится единственной возможностью общаться - чувствовать - жить. И они создают один из самых удивительных романов в письмах (как бывает роман в стихах) между мужем и женой. Чехов и Книппер любят на бумаге.
Любовь и графомания
Складывается самая идеальная ситуация для сплетен и вынесения приговоров. Например, Ольга не с мужем - значит, пожертвовала им ради карьеры; а он там, наверное, волочится уже не за N и даже не за
М, а, к примеру, за добрейшей ялтинской жительницей, слегка докучливой мадам Бонье. Но если бы интимная переписка Антона и Ольги была опубликована тогда, а не 20 лет после смерти Чехова, все эти кухонные сюжеты растворились бы в эпистолярной нежности актрисы и писателя. Они писали друг другу каждый день, и если один молчал, второй начинал сходить с ума.
Ольга, разрывающаяся между театром (это ее жизнь) и Чеховым (это тоже ее жизнь), впадает в истерию от невозможности так жить дальше: "А главное - мне надо видеть тебя. Я готова негодовать и громко кричать сейчас. Театр мне, что ли, к черту послать! Никак не выходит жизнь..." Он ей в ответ - только утешения, ласки любовных прозвищ: "кашалотик мой милый", "эксплоататорша души моей", "собака моя" и "дуся" (излюбленное), "балбесик мой", "таракашка", "цуцык мой", "моя бабуся", "зяблик"... А она все повторяет, что не может без него. Ласково и нетребовательно пишет: "...Дуся моя, опять ты уехал. У меня так врезалось в память твое чудное лицо в окне вагона! В спальне пахнет вкусно тобой. Я полежала на твоей подушке и поплакала... Целую тебя много тысяч раз. А рука ночью кренделем ложится? До свидания, моя любовь".
Любил ли он ее?
Чехов (садистское): "В этот мой приезд ты стала для меня еще дороже. Я тебя люблю сильнее, чем прежде. Без тебя и ложиться, и вставать скучно, нелепо как-то... Сегодня не получил от тебя письма, но видел тебя во сне. Каждую ночь вижу. Не изменяй мне, собака, не увлекайся, а я тебя буду бить, буду жалеть".
Ольга (о высоком): "Дусик, а мы все еще в любви объясняемся! Мне это нравится. Пусть наше чувство всегда будет свежее, не затрепанное, не серое".
Антон (бытовое): "Ведь я люблю тебя, и письма твои люблю, и твою игру на сцене, и твою манеру ходить. Не люблю только, когда ты долго болтаешься около рукомойника".
Книппер очень поздно прочитала его письмо к другу, в котором говорилось: "Извольте, я женюсь... но мои условия... дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день..." Сказал - сделал. Вот только сказал он это за четыре года до встречи со своей "актрисулей" и, возможно, уже и сам был не рад тому, что себе напророчил. Жены не хватало страшно. Да, он любил ее и повторял ей, что если бы они "не были теперь женаты, а были бы просто автор и актриса, то это было бы непостижимо глупо". Она часто пишет ему, что подурнела, в шутку. Он тоже в шутку (в каждой шутке есть доля...) отвечает: "Не все ли равно! Если бы у тебя журавлиный нос вырос, то и тогда бы я тебя любил".
Вместе
Антону было необходимо поправить здоровье, и они наконец-то вместе выбираются за границу.
В Баденвейлере он скончался; сказал доктору по-немецки: "Я умираю", - и потянулся за стаканом шампанского...
Но роман в письмах на этом не закончился. Книппер впервые начинает вести что-то наподобие дневника, в котором еще откровеннее, чем при жизни мужа, пишет о своих чувствах к нему. Она пишет ему, как если б он был жив, и разлука кажется только временной.
Но уже никто не ждет ее прихода в постели, "с лукавой физиономией и с двумя кукишами". Так было каждое утро, и ей так хочется, чтобы он снова чувствовал вместе с ней всю свежесть моря... "Я тобою любовалась. А ты все глупости говорил и смешил меня".
Становилось больно уже не столько от сознания потери любимого, сколько от невозможности родить от него. Еще за несколько дней до его смерти они говорили о девочке, которая должна была появиться на свет. "В ноябре было бы уже 2 года младенчику моему, если бы не было катастрофы. Отчего это случилось! Ребенок у меня все бы перетянул, я это чувствую".
P. S. Через двадцать лет после смерти Чехова Ольге пришло в голову опубликовать всю их интимную переписку, за что ее и осуждали и благодарили одновременно. Роман перестал быть ее личным воспоминанием.
КРИК ДУШИ. Свобода: в семье и от семьи