В АВГУСТЕ этого года исполняется десять лет, как умер Иннокентий Смоктуновский, этот "великий актер земли Русской", по определению его же коллеги актера и режиссера Олега Табакова. Неудивительно, что на похоронах Иннокентия Михайловича замечательная актриса Людмила Касаткина негромко сказала: "Умер король!" Но менее всего мне бы хотелось писать о Смоктуновском в связи с десятилетием его смерти. В таких статьях, как бы ты ни старался избежать этого, всегда присутствует некий элемент официального панегирика.
А ИННОКЕНТИЙ Михайлович Смоктуновский для меня по-прежнему живой не только в образах, созданных им на театральной сцене, в кинематографе и на радио, но и просто как человек - мы соседствовали с ним дверь в дверь в нашем Доме искусства в подмосковной Икше в течение 14 лет. И его незабываемая улыбка, чуткость и доброжелательность к людям, его талант рассказчика и просто счастливое время, проведенное в застолье, настолько ярки в памяти, что грех не рассказать о нем как о человеке тем, кто знает его лишь как великого актера.
А рассказ о нем будет неполным, если мы не проследим хотя бы вкратце его жизнь и судьбу, которая была очень нелегкой и впитала в себя многие трагедии нашей истории: коллективизацию, голод 30-х годов, войну, плен и боязнь расплаты за него. Отсюда и отъезд в Норильск - центр ссыльных, откуда и услать дальше некуда, и мыканье по стране, жизненное неустройство, а затем, даже в зените славы, постоянный конфликт с властями, для которых он был странен, нечто вроде юродивого, и не вписывался ни в какие официальные схемы.
Иннокентий Михайлович Смоктуновский родился 28 марта 1925 года в селе Татьяновка Красноярского края в семье крестьянина.
Несмотря на свою довольно аристократическую внешность, тонкое лицо и благородную красоту рук, по словам самого Смоктуновского, никто из его предков к дворянской среде не принадлежал. Он рассказывал мне, что его прадед служил егерем в Беловежской Пуще и случайно убил зубра. Кто-то донес, и его сослали в Сибирь.
- По крови я не поляк, - говорил он, - а белорус, и фамилия наша - Смоктуновичи.
Но и в армии, и позднее в Норильске его подозревали в скрытом еврействе, что в те годы могло осложнить и без того трудную судьбу, и, когда он отказался сменить фамилию, его уговорили хотя бы сделать ее более польской - Смоктуновский.
На мой вопрос, посещал ли он, уже будучи известным артистом, родные места, он довольно раздраженно ответил, что сделал это один раз, в 1980 году, через 55 лет после того, как покинул свою деревню. Но не нашел родного дома, а лишь старый лемех от их плуга, который и привез в Москву. Многочисленная родня высыпала на деревенскую улицу и никак не могла понять, родной ли он им, ведь их фамилия - Смоктуновичи. А ностальгической грусти быть, наверное, и не могло, поскольку он покинул деревню в 1929 году, четырех лет от роду, когда шла насильственная коллективизация, был голод, и его отец и мать, простые люди от земли, отказались идти в колхоз и переехали в Красноярск, где жила родня отца.
Не имея никакой профессии, отец пошел работать грузчиком - он был человек огромной физической силы и двух метров роста. Мать нашла место на колбасной фабрике и таскала оттуда кости. Вкус от бульона, сваренного из них, Иннокентий Михайлович помнил, по его словам, всю жизнь. Но наступил 1932 год и снова выкашивающий людей голод, который сегодня и представить себе невозможно, и семье Смоктуновского пришлось отдать его и брата Володьку к сестре отца Надежде Петровне. У нее своих детей не было, и она, человек теплый и сердечный, хотя и необразованная, очень любила маленького Кешу.
Вспоминал Иннокентий Михайлович: "Жизнь была бы вполне сносной, но начались ссоры между теткой и матерью, и эти скандалы здорово били меня по душе. Защищать тетку значило предать мать, и наоборот".
Дядя Вася, муж тетки, баловал Кешу: сделал ему поистине царский подарок по тому времени - хоть старый, но настоящий велосипед, ставший предметом зависти всех окрестных мальчишек.
Учился он более чем средне, было лишь упрямство и самостоятельность мышления, за что, как это часто бывает, его недолюбливали учителя. Особенно их раздражало, когда мальчик не боялся с ними спорить и защищать свою точку зрения.
"Я думаю, что унаследовал эти черты от отца, - говорил Иннокентий Михайлович. - Так же, как способность к изображению и передразниванию окружающих людей. Отца, который обожал такие фокусы и, как выражалась мать, "валял дурака", особенно в пьяном виде, считали чокнутым. Не избежал и я в дальнейшем такого же прозвища".
В Красноярске был настоящий профессиональный театр, и попал туда Смоктуновский впервые в 14 лет. Впечатление было незабываемым, казалось, сам воздух был наполнен волшебством и тайной, все было неведомо и немного страшно. Вот эти первые театральные впечатления и привели Кешу в школьную самодеятельность в драмкружок, которым руководил актер Красноярского театра Синицын. И первые впечатления от выступлений на школьной сцене остались у него на всю жизнь.
1941 год - рубеж, за которым осталась мирная жизнь. Отец Иннокентия Михайловича ушел на фронт. Юноше надо было помогать семье - ведь у матери было шестеро детей. Пришлось совмещать учебу в школе с занятиями на курсах киномехаников, а затем и работать. Отец погиб на фронте в 1942 году. А Кеше приходилось трудиться, не имея ни одной свободной минуты. Единственной отдушиной для него был театр. Покупать билет было не по карману, и он шел на всякие ухищрения, вплоть до их подделок. Театр влек его неукротимо, и он поступил туда статистом, но вскоре, в январе 1943 года, его забрали в военное училище.
Там пробыл Смоктуновский недолго: за то, что, голодный, он собирал в учебное время оставшуюся на полях картошку, его выгнали и отправили на фронт, в самое пекло Курской дуги.
В беседах со мной он часто вспоминал войну и всегда подчеркивал: "Не верьте, что на войне не страшно, это страшно всегда. А храбрость состоит в том, что тебе страшно, а ты должен преодолеть животный ужас и идти вперед, и ты это делаешь".
Во время наступления на Киев его часть попала в окружение, и Смоктуновский пробыл в фашистском плену более месяца. Условия в немецком лагере для военнопленных были нечеловеческими, и он прекрасно знал, что за попытку к бегству полагается немедленный расстрел. И все-таки он бежал. Залег под мост, и лишь перст судьбы спас его от немца-часового, который прошел мимо в нескольких шагах и не заметил его. А домой в Красноярск пришла повестка, что сын пропал без вести.
Иннокентий, узнав у местных крестьян окольные лесные дороги, где немцев не было, шел, пробираясь сквозь чащи, ослабев от голода настолько, что то и дело впадал в полузабытье. И лишь добравшись до поселка Дмитровка, постучал в избу, и ему открыли. Не испугались живого скелета с присохшим к позвоночнику животом и кары от немцев за укрытие советского военнопленного.
Нужно заметить, что в воспоминаниях Иннокентия Смоктуновского никогда не было никакой патетики и уж подавно - похвальбы.
- Разве я могу забыть семью Шевчуков, - вспоминал Иннокентий Михайлович, - которая укрывала меня после побега из плена? Баба Вася давно умерла, а ее дочь Ониська до сих пор живет в Шепетовке, и эти дорогие, душевные люди, буквально спасшие меня, бывают у нас, и мы всегда их радушно принимаем.
После месяца пребывания у Шевчуков с февраля 1944 года Иннокентий Михайлович - уже боец партизанского отряда им. Ленина Каменец-Подольского соединения. В мае 1944-го произошло соединение партизанского отряда с регулярными частями Красной армии, где в звании старшего сержанта, командира отделения автоматчиков 641-го гвардейского стрелкового полка 75-й гвардейской дивизии он заслужил медаль "За отвагу" - вторую в его биографии. Закончил он войну в немецком городке Гревесмюлене.
Удивительно, что, находясь в таком пекле и будучи, казалось бы, человеком нескладным, он ни разу не был даже ранен. Судьба явно берегла его.
После демобилизации в октябре 1945 года, когда Смоктуновский вернулся в Красноярск, он был поражен и уязвлен тем, как грубо и даже презрительно разговаривали в военкомате с ним и другими солдатами и офицерами, пережившими плен. А вскоре он узнал, что некоторые его товарищи, бежавшие из немецкого плена, были арестованы и отправлены в сталинские лагеря.
После демобилизации Смоктуновский постарался поступить в театральную студию при Красноярском театре, где был до армии статистом, но полное отсутствие какой-либо театральной школы сказывалось - на сцене он был страшно скован, и вскоре его из студии выгнали.
"Я жил в постоянном страхе, что в любую минуту меня могут посадить за то, что был в немецком плену, - вспоминал Иннокентий Михайлович, - и решил затеряться где-нибудь подальше. Почему-то выбрал Норильск - столицу ГУЛАГа. Наверное, потому, что дальше сослать было бы все равно некуда".
В этой добровольной ссылке Иннокентий Михайлович провел четыре года, подорвал здоровье, потерял все зубы. Но там же прошел прекрасную профессиональную школу, так как в Норильском театре были превосходные артисты: Жженов, Юровская, Лукьянов и другие.
Брат и сестра Марковы, актеры московского Театра Ленинского комсомола, разбередили его душу настойчивыми уверениями, что то, что он делал на сцене, талантливо и интересно. Но даже доведенный до отчаяния своим нищенским положением в Махачкалинском театре, Смоктуновский не отправился в Москву, а поехал в Сталинград. Были здесь и личные причины: короткий брак с актрисой Риммой Быковой, которая поступила в театр в Сталинграде...
Вспоминает Римма Маркова: "Первый раз я увидела Кешу в тамошнем театре в Махачкале, где мы с братом - впоследствии знаменитым актером Леонидом Марковым - гостили у наших родителей, актеров того же театра. Он нас поразил в роли Хлестакова: такого героя Гоголя мы еще ни разу не видели. И мы пересмотрели все его роли в театре. Жил он бедно и в основном подрабатывал фотографией".
Вспоминает Георгий Жженов: "Я встретил Смоктуновского в 1948 году, и, несмотря на то что был старше его на 12 лет, у нас сложились добрые отношения, хотя я и относился к нему с некоторой иронией. Я видел его способности, как и многие другие, но он был провинциал, и у него не было никакой актерской школы.
В театре платили гроши, и Кеша очень нуждался. Я ему посоветовал научиться снимать и одолжил деньги на фотоаппарат. После войны в любой семье были погибшие, и люди платили последние деньги за фотопортреты. Вскоре Кеша не только отдал мне долг, но и приоделся. Я ему и посоветовал: я-то зэк, а он вольняшка, и ни к чему ему здесь время зря тратить, дам ему рекомендацию к Аркадию Райкину, с которым учился до войны в Ленинграде, и пусть уезжает из Норильска. Он уехал, но страх перед режимными городами, такими как Москва, Ленинград, или вообще любым крупным городом, где могли проведать о его пребывании в плену, привел к тому, что он не воспользовался моей рекомендацией к Райкину, но все-таки уехал из морозного Норильска далеко на юг, в Махачкалу, где тепло и масса фруктов".
Окончание читайте в следующем номере
Смотрите также:
Сразу после смерти Сталина вышло постановление Совмина СССР о помощи его внукам. "Мой дед-Иосиф Сталин"