80 лет со дня рождения Евгения Леонова
Предлагаем вниманию читателей отрывок из воспоминаний замечательного артиста Евгения ВЕСНИКА.
В1946-1947 ГОДАХ по лестнице Театрального училища имени Щепкина, на этаж выше наших классов, туда, где располагалась балетная студия при Большом театре, частенько поднимался симпатичный, полноватенький, коренастенький молодой человек, обладатель пухленьких розовых щёчек и очаровательной, стеснительной улыбки... Ну никак не похожий на длинноногого и поджарого балетного франта с гордо поднятой головой и с миной человека, обременённого философскими размышлениями...
Никто из нас, щепкинцев, не знал и не понимал, чем он там наверху мог заниматься. Да и вообще кто он и откуда? И лишь в 1994 году в беседе со старшим братом Леонова Николаем Павловичем я выяснил, что Женя учился актёрскому мастерству в театральной студии у Андрея Александровича Гончарова, а музыкальное образование (уроки пластики, движения и танца) получал в экспериментальной студии синтетического искусства при Большом театре, художественным руководителем которой был знаменитый балетмейстер Ростислав Захаров...
Из истории театральных курьёзов. Очень крупный артист ещё императорского театра (каждый раз почему-то называют другую фамилию), появление которого на сцене и уход награждались аплодисментами зрителей, поспорил с коллегами: "Вот выйду статистом в массовой сцене, в ничего не значащей бессловесной роли, изменю до неузнаваемости свой облик - и тогда вызову аплодисменты зала". И он выиграл спор. Вечером появился на сцене, не узнанный даже коллегами, не то что зрителями, пробыл там вместе с двумя десятками статистов положенное время, ничем не обращая на себя внимания, проделал всё, что было положено делать другим, и покинул сцену, как все, повернувшись к зрительному залу спиной, но... последним! И вдруг - хохот и аплодисменты! Дело в том, что уходил он со сцены, еле-еле передвигая ноги, штаны его, заштопанные на деликатном месте, представили публике богатую мозаику из ярчайших лоскутов, а рукава его грязной-грязной куртки были залатаны белой тканью...
В связи с рассказанным выше - другой случай. Группа артистов театра - ученики Станиславского! - "отбывает повинность", изображая в массовой сцене спектакля "В тиши лесов" советских колхозников, стыдливо прикрывая свои негримированные лица платочками, разными головными уборами, наспех прикреплёнными бородами, усами. Или просто прикрываясь руками - дескать, зубы болят, или солнце светит в глаза, или не слышно говорящих. Среди них - молодые Женя Леонов и Игорь Козлов... Первый - с обгрызенной буханкой чёрного хлеба в одной руке и с наполовину выпитой бутылкой молока в другой, беспрерывно жующий и как бы плохо слышащий, поэтому часто спрашивающий (не слышно, конечно, для зрителей) у Козлова, о чём речь. И в ответ каждый раз получающий толчок - дескать, отстань, дай послушать! На голове у Леонова - лихая выцветшая кепочка, щёчки красненькие, нос курносенький. Ангелок! Второй, Козлов, - с огромным топором в руке, другая перевязана бинтом, чуть-чуть тронутым красной краской. Под мышкой у него две доски - всех они задевают, всем мешают, чёлка свисает на горящие от любознательности глаза. Он весь - внимание!
Массовая сцена закончилась, громко звучит музыка. Все расходятся, но наши герои (подобно большому актёру старого театра) - последними! Леонов громко (всё равно зрители теперь уж ничего не слышат - музыка заглушает) спрашивает о чём-то у Козлова, тот по-доброму, шутя, пугает его топором, а Леонов - ангел! - очень зло замахивается на него буханкой... В зале смех. Покидая сцену, Козлов резко меняет направление своего движения и длинноватыми досками больно хлопает по Леонову, который, не разобравшись, откуда удар, ищет обидчика в направлении, противоположном движению партнёра. Лицо растерянное, ребячье, чистое, дурашливое! Он один на сцене. Аплодисменты!!!
Прошло полвека, но до сих пор стоят перед глазами эта сцена и оба моих любимых артиста! Минимальные, ими же придуманные средства выражения, отсутствие текста, а художнический эффект велик: тут тебе и элементы перевоплощения, и характер, и биография образа. И доказательство формулы: "Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты". Клянусь, никого из исполнителей центральных ролей в том спектакле, убей, не помню! И как бы ни было им обидно, но лишь исполнители тех бессловесных ролей (колхозники - и всё) Е. Леонов и И. Козлов стали известными артистами, мастерами! И это закономерно! Урок! Многим! И мне тоже! Уже тогда, давно, я сказал про Женю Леонова: "Мал золотник, да дорога у него большая!"
ГАСТРОЛИ Театра имени Станиславского в Ленинграде. 1949 год. Лето. Белые ночи. Гостиница "Астория". Мальчишник. Играем в домино. Леонов проиграл и прикорнул на диване. (Дирекция театра давала буквально голодавшим артистам немного подработать: грузить и разгружать декорации, "шуметь" во время спектаклей, изображать ветер, голоса птиц, взрывы, звон разбитой посуды, цокот копыт... Для этого за кулисами стояла специальная аппаратура... Платили нам за эти имитации горячо желанные 5 рублей.) Дремлет, значит, Женя на диванчике. Чуть-чуть похрапывает... 4 утра. По каменной мостовой Исаакиевской площади проезжает "фиакр" ассенизатора, слышен цокот лошадиных копыт. Женя, не приоткрывая глаз, печально, сквозь сон произносит: "Пять рублей поехало!"
НЕ ЗНАЮ, как сложилась бы судьба Евгения Леонова, если бы не встреча с Михаилом Михайловичем Яншиным. Они немного похожи. Нет-нет! Не внешне, а внутренним обликом своим, какой-то при внимательном наблюдении лёгкой, обаятельной сентиментальностью.
Михаил Михайлович вселил в Женю первые ростки уверенности в себе. После громадного успеха в роли Лариосика в спектакле "Дни Турбиных" Леонов стал совсем другим - он "оперился", в глазах засветилась радостная надежда! После первых (без зрителей) прогонов "Дней Турбиных" он тихонечко спросил: "Слушай, ну как? А? Только честно!" "Женька, гениально!" - кричал я. "Иди к чёрту, врёшь!" - не верил он. Но, когда услышал приём переполненного зрительного зала, возгласы "браво!", убедился в том, что играет грандиозно, - плакал! Я видел это своими глазами: он сидел в гримуборной, сгорбившись, смотрел в пол и плакал!
ЛЕВ Елагин - мой коллега по постановке спектакля "Правда об его отце" - где-то достал книжку "Так говорил Заратустра" Фридриха Ницше.
Мы с Женей прочли книгу и... сознались друг другу в том, что она потрясла нас. Сейчас смешно об этом писать, но признались мы в этом шёпотом, в закуточке. Представляете себе, читаем вдруг у Ницше: "Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжёт оно, и эта ложь ползёт из уст его: "Я, государство, составляю народ!"
Мы с Женей бледнели. Крамола! Как можно такое писать! Что же это за своемыслие? Враг!
Елагин - умный, образованный человек, талантливый артист и режиссёр - был намного старше нас. Тем не менее, руководствуясь самыми добрыми, искренними советскими помыслами, мы не рекомендовали ему впредь давать кому-либо читать этот антигосударственный "бред" и "кошмар". Лёва, помню, похлопывал нас по плечу, изображал (как теперь понимаю) на лице испуг и дал клятву члена партии (нам, беспартийным) следовать нашим наставлениям, но... Попросил нас со временем, когда мы станем совсем уже взрослыми и самостоятельными в своих суждениях, всё же найти эту напугавшую нас книгу и внимательно её прочитать ещё разок.
Прошло много лет. Ницше стал появляться на советских книжных полках.
Встретились мы с Женей на концерте в кинотеатре "Варшава".
- Ну как, признайся, вспомнил ли ты наставления Елагина?
- Да, да, слушай, Весник. Я обалдел от Ницше! Гений! Прочёл ещё и "Антихристианина". Ну, знаешь, грандиозно! А из "Заратустры" даже наизусть запомнил и иногда использую этот текст после концертов, когда вопросы разные задают. Слушай: "Рождается слишком много людей: для лишних изобретено государство!" А? Как? Ничего? Или вот ещё: "Посмотрите же на этих лишних людей! Они всегда больны, они изливают свою желчь и называют это газетой. Они проглатывают друг друга и никогда не могут переваривать!"
ЧЕРЕЗ некоторое время, узнав о том, что мы снова встретимся на концерте (помню, в МАИ), я специально выписал для Жени ещё одну цитату из того же "Заратустры", чтобы он и её наизусть выучил: "Там, где оканчивается государство, начинается впервые человек, который не есть лишний: там начинается песнь тех, кто необходим, мелодия, единожды существующая и невозвратная.
Туда, где оканчивается государство, - туда смотрите, мои братья? Разве вы не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку?
Так говорил Заратустра".
- Да, да, да, вспоминаю. Это из главы "О новом кумире". Здорово, здорово... Но всё спорно... Всё не истина... Недаром же говорят: "Истина, переданная из уст в уста, - уже не истина!" Вот я тебе, знаешь, что скажу... Что там Ницше, что там споры о государстве, о философах, о сверхчеловеке. Вот когда меня за границей вернули на свет Божий, вытащили назад... оттуда... Ну, конечно, рад был и сына увидеть, и жену, и небо, и многое, многое другое... Водички рад был попить, глоточек... Но о Ницше и государстве, извините, не думал. А потом уж, когда работать стал, так худо становилось. Я ведь один, только один я знал, как мне - ох! - как мне худо было. Так худо, что, бывало, подумаешь: ну на черта немцы меня воскресили! И ругаешь их, замечательнейших врачей, последними словами. Вот так, честно тебе говорю. А Ницше - сверхчеловек, песня... Конечно, всё это интересно, это всё необходимо читать. Даже просто для нашей профессии пригодится... А то, что ты мне принёс, учить наизусть не буду... Нет времени. Мне бы ещё пару ролей сыграть - одна мечта и отрада. А ты помнишь, Весник, как мы с тобой Ницше перепугались и растерялись? Смешно. (Хохочет.) Ей-богу, и смешно, и грустно. Да и стыдновато. Всегда, кстати, так бывает: грустно, но и смешно. Смешно, но и грустно. Чаплиниада. Вот чудаки-то были мы с тобой! А? Что время-то делает? Раньше и Библию-то никто из советских не читал. Не хотели. Боялись. А бывало, и не знали, с чем её едят. И немодно было. А теперь её необходимо детишкам самым малым читать, прямо с двух лет. Теперь Библия - лучшая конституция. Десять заповедей Божьих да Нагорная проповедь Христа - вот тебе и конституция: спорить не надо и бумагу тратить незачем.
- Женька, дай я тебя обниму. Ну просто мои мысли ты встряхнул. Спасибо тебе, - сказал я.
- Евгений Павлович, ваш выход, - на ходу бросил режиссёр концерта.
НА СЦЕНЕ ведущий объявил: "Народный артист Советского Союза Евгений Леонов". Женя мгновенно изменился - исчезла печальная полуулыбка, глаза заблестели, он нервически потёр ладонь о ладонь и энергичной походкой двинулся на "амбразуру". Шквал аплодисментов долго не смолкал и при его появлении, и тогда, когда он прощался со зрителями. Я подумал тогда - вот оно, лекарство для артиста: признание твоего таланта и жажда людей встретиться с тобой. Аплодисменты - один из неотъемлемых компонентов этого признания! Надо видеть глаза артиста, покидающего после выступления сцену, слышать его частое дыхание, представить себе, как учащённо бьётся его больное сердце, и только тогда можно понять, какое счастье для артиста заслужить аплодисменты зрителей, испытавших от общения с ним чувство радости. Взаимной радости!
Когда после поклонов он вернулся за кулисы, я не мог не сказать: "Женька, дай Бог тебе, дорогой мой, здоровья и долгой жизни! Дай Бог". Это была наша последняя встреча. Бог не услышал моих... наших молитв.
Мамонов в шоколаде