Дорогие друзья! Однажды я стояла у окошка в регистратуру поликлиники, подошел старичок и, показывая, видимо, документ участника войны, стал просить разрешения взять талон без очереди. И тут стоявшая впереди меня женщина стала вдруг кричать: "Участники, участники! Давно уж настоящих-то участников нет: кто в войну погиб, кто после войны умер, а эти все ходят, все просят чего-то. Отсиделись где-нибудь в тылу и стали участниками. Не пускайте, пусть станет в очередь". Люди заволновались. А у меня вдруг пересохло горло, закружилась голова, и я ушла. Обида не давала мне покоя несколько дней, и я решила написать о своей военной и трудовой молодости, тем более что скоро шестидесятилетие Победы, а мы еще живы, вернее, многие живы - и те, кто воевал, и те, кто трудился в тылу.
А ну как не справлюсь?
АЛЬКА уже неделю спала на чердаке, соорудив кровать из досок, сверху навесив полог из мешковины, таким образом защитив себя от комаров и мошек, а также от сырого холодного воздуха, проникающего через окошко в крыше. Накрывшись сверху теплой шубой, прижимаясь щекой к подушке, она старалась не думать о том, что началась война, что фашисты уже топчут нашу землю, что из их поселка призвали почти всех здоровых мужиков, в том числе и ее отца.
Проснулась она рано, разбуженная барабанной дробью дождя по железной крыше, и поняла, что больше не уснет. "Боже мой, как я могла забыть, что сегодня уезжаем на сенокос", - подумала Алька и подошла к окну. Не видно было под густой завесой дождя ни соседних домов, ни Оби, разлившейся на десятки километров, сравнявшей все протоки и низины, поглотившей островки так, что лишь кое-где были видны верхушки кустов. Кругом серо и мрачно...
Алька долго смотрела на дождь, на ручьи, текущие по дороге, и думала о том, что же ее ждет. Косить ее когда-то научила бабушка, но оказаться среди парней и девчат, которые уже работали не один год в колхозе, было боязно: "А ну как не справлюсь?"
К полудню подошел буксирный пароход "Сергей Лазо" с двумя баржами, на которых уже толпилась молодежь из других поселков. Пять девчат и пятнадцать ребят поднялись на палубу, и пароход медленно отчалил, взяв курс на Ханты-Мансийск. Дождь перестал, но холодный ветер не давал покоя. Алька вдруг почувствовала, что у нее щиплет горло. "Господи, только этого недоставало", - подумала она и потеплее укуталась платком.
До Ханты-Мансийска плыли пятеро суток, затем повернули на Сургут, до которого было еще трое суток пути. Наконец причалили к берегу, на котором стоял небольшой домишко и паслась стреноженная лошадь. Их встретил мужик лет сорока, в серой накидке, с лицом, сплошь заросшим черной бородой. Это был наставник...
В избушке могла поместиться только половина из них, остальные, посовещавшись, решили спать у костра. Альке досталось место у самых дверей, где она постоянно просыпалась, когда кто-нибудь ночью наступал ей то на ногу, то на руку. Утром она почувствовала по-настоящему свинцовую тяжесть во всем теле и опять острую боль в горле. "Молчок", - приказала себе Алька и пошла на работу вместе со всеми.
Не ныли и не пищали
РАБОТАЛИ как заводные. Алька еле доползала до избушки и иногда, даже не ужиная, валилась спать. Степан Егорыч (так звали наставника) привозил им картошку, хлеб, хвалил за то, что выполняют норму.
Постепенно втянулись в работу, уже не так болели руки, спина, но работать становилось все труднее: было мало ясных дней, трава стала желтеть, но высахала плохо, поэтому приходилось валки ворошить, просушивать траву на вешалах, подкладывать под стожки жерди, одевать их сверху березовыми сетками. В конце сентября ночами стало очень холодно, вода в реке потемнела, налилась свинцовым блеском, и уже нельзя было ни голову помыть, ни постирать. Но никто хоть и не знал, когда и как им удастся отсюда выбраться, не ныл и не пищал.
Однажды с вечера подул холодный ветер, заморосил мелкий дождь... А когда проснулись, увидели, что кругом белым-бело от снега. Все стали быстро собираться. Сенокосилку и грабли погрузили в неводник, прикрепили его к корме другого неводника, к носу которого привязали две длинные веревки, и решили по очереди тянуть весь груз вдоль берега, как тянули раньше баржи бурлаки, а чтоб неводники не тыкались в берег носом, на первый неводник посадили самого опытного парня с веслом. А ветер словно взбесился, мокрый снег залеплял глаза, идти было скользко, сплошь какие-то овраги, густые заросли, мелкие островки. Неводники постоянно застревали, ребята тянули их вчетвером, сменяя друг друга. Стало уже темнеть, когда показались огоньки: это были дощатые бараки рыбаков.
Мокрые, измученные, ребята распахнули двери одного из бараков, огляделись. В два ряда стояли топчаны, закрытые сверху пологами, свободно гулял ветер, забрасывая в щели снег, но крыша не протекала. Посредине барака - две огромные железные печки, раскаленные докрасна, но тепла почти не ощущалось. Ребята стали срывать с себя мокрую одежду, Алька тоже сбросила тяжелую фуфайку и, повалившись на пол около печки, сразу же уснула. Разбудил треск катерного двигателя. Кто-то радостно закричал: "Это за нами!" Однако оказалось, что катер привез продукты для рыбаков, и моторист брать с собой никого не хотел: был настоящий шторм и людей возить не разрешалось. "Ребята, идет большой вал, речка наша порожистая, дикая, даже мы не едем домой, нельзя", - говорили рыбаки. Но парни, кое-как уговорив моториста, привязали неводники к катеру, который, прыгая на волнах, двинулся к противоположному берегу.
Трудовое крещение
НАПРАСНО рыбаки, выскочив на берег, махали руками, что-то кричали, на них никто не обращал внимания. Отплыли метров на двести, и - бац! - лопнул канат, соединяющий неводники с катером. Что тут началось! Огромные волны, казалось, вот-вот накроют неводники, но они каким-то чудом каждый раз вновь оказывались на гребне и снова падали в водяную яму. Надо было повернуть лодки против волны, но повернуть было нечем: в неводнике всего два весла. Все бегали, кричали, мешая друг другу; наконец из-под груза вытащили какие-то доски и, примотав веревкой к уключинам, начали медленно поворачивать первый неводник, а у второго, который уже наседал на первый боком, разрубили перемычку, и он, перевернувшись, тут же пошел ко дну. Алька не бегала, не кричала, она просто оцепенела, понимая, что никому ничем не поможет; у нее перехватило дыхание от боли в горле, она видела вокруг зловещие свинцовые волны, обливающие всех с головы до ног, потом увидела маму и бабушку, убивающихся по ней, и... потеряла сознание.
Очнулась, когда уже не было большой дыбы. Неводник медленно двигался вдоль противоположного берега. Она лежала на досках, заботливо прикрытая шалью, голова покоилась на чьих-то коленях. Это был Федор, старший из ребят. "Очухалась? Вот и хорошо, скоро приедем. Моторист у нас молодец: сумел быстро повернуть катер и снова бросить нам канат, а мы прикрутили его к уключинам, и... в общем, все хорошо". Приближалась деревня. По-прежнему дул ветер, но снега уже не было... В деревне узнали, что на Север уходит последний караван судов с баржами, загруженными сеном. На баржи брали лишь больных, а все остальные оставались до настоящей зимы, когда станут реки и они смогут на лыжах добраться до своих сел.
Плыли очень медленно, встречный северный ветер не давал возможности двигаться быстрее, три раза приставали к берегу для погрузки дров (буксиры работали на дровах), и лишь на двенадцатые сутки показалось родное село. Альке в этот день исполнилось шестнадцать лет. Это был первый шаг в ее трудовой биографии, первое трудовое крещение в начале войны.
"Не преступи мя!"