Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война".
Мы не уклонялись
Через несколько месяцев мне исполнится 80 лет.
А в июне 1941 года я только-только окончила школу, не хватало двух дней до восемнадцати. Ничто не забыто, но вспоминается не в плавной последовательности, а эпизодами.
Первый день войны. В дневнике запальчиво написала: "Как это могло случиться? Ведь они напали на Советский Союз! От них останется мокрое место". Этой фразой заканчивается мой детский дневник, который вела с пятого класса. Началась новая эпоха.
Собрали все деньги, которые были в семье, их оказалось очень немного, и в магазин - запасаться продуктами. Купили спички, соль и два килограмма макарон. На следующий день пришла в детский сад за пятилетним братишкой. Он и еще несколько ребят сосредоточенно роют лопатками землю. "Что делаете?" - "Окопы роем - врага не пропустим".
Явилась в школу получать аттестат, встретила нескольких одноклассников. Мальчики побывали в военкомате, кто-то уже получил назначение: "На фронт, на фронт". У меня - то же желание. Обнялись и остро почувствовали, что за эти два дня стали взрослыми. Пережили несколько ночных тревог. Говорят, что есть разбомбленные дома. Семьи, в которых маленькие дети, эвакуируют. Мы едем в Казань. Настроение ужасное, но уверены, что едем ненадолго. Вещей минимум. Не берем даже зимнюю одежду, до зимы война, конечно, закончится, а вот единственное нарядное платье, купленное к выпускному вечеру, поразмыслив, кладу в чемодан. А вдруг танцы...
В день приезда в Казань выяснила, что очень нужны медсестры. Пошла, буду учиться на практике. Из клиники в срочном порядке переводят или выписывают гражданских больных, здесь будет госпиталь, и завтра ждут первый эшелон с ранеными.
Утро, во двор въезжают машины с первыми ранеными. Многие прямо с границы. Кому-то нужно помочь идти, кого-то нести на носилках. Все движется, здание наполняется множеством людей. На какой-то миг растерялась, не зная, что делать и куда идти. Пробегающая мимо старшая сестра говорит, чтобы я шла в перевязочную на первом этаже. Перед дверью остановилась, глубоко вдохнула воздух - охватил страх. Там же кровь, страдания! Вошла - как на дно морское нырнула. Работа идет сразу на нескольких столах. Меня тут же подозвал хирург, велел держать ногу раненого, которому накладывали гипс, только важно ее не двигать. Вложила все свои силы и старания в это, казалось бы, нехитрое дело. Вокруг пыталась не смотреть, но напряжение столь велико, что теряю сознание. Кто-то подхватывает ногу, кто-то меня. Позор! Неужели не смогу? В коридоре отдышалась, вошла и уже около суток не выходила со всеми вместе.
Последующие годы войны слились в одни длинные сутки: день-ночь-работа-работа. Десятки, сотни раненых и выздоравливающих, отправляющихся кто на фронт, а кто домой. Некоторым получившим инвалидность ехать было некуда, т. к. их дома были под немцем. Судьбы многих из них пропустила через свое сердце. Страшно было и так жаль всех, так хотелось помочь, облегчить страдания. Столько лет прошло, а хорошо помню первую смерть. Максименков - ярко-голубые глаза, в бреду, кричит все время, отдает какие-то приказы: "Что делаете, черти!" "Давай, подноси, быстрее". Ругается. Он прибыл с первой партией раненых в самом начале войны, их везли от границы. У него была гангрена ноги, спасти не удалось. Так и умер он, не остыв от того, может быть, первого и единственного боя. И кто-то у него дома одним из первых получил похоронку, овдовел, потерял сына, осиротел. Как же много их будет потом, этих похоронок!
Нам выдавали по 800 г (по-моему, это была самая большая норма в войну) черного мокрого, с камешками и соломой хлеба. Получался тяжелый и поэтому небольшой кусок. Мы, вольнонаемные, которым не полагался военный паек, иногда съедали его за один раз. В обед давали затируху - темная мука, заваренная кипятком, - нечто среднее между супом и киселем. Раненых кормили хорошо, и часто на своем сестринском рабочем столе я обнаруживала кусок белого хлеба с кусочком сахара. И не знала, кому спасибо сказать.
Передо мной лежат фотографии. Подписаны они бесхитростно, коряво и не всегда грамотно. Средних лет мужчина, перевязана вся голова, подвязана рука, рядом две медсестры, одна из них я. Подпись: "Благодарю за ваш уход за мной". А вот на фотографии я и двое раненых. У одного - постарше - очень хорошее открытое лицо, мужественное. Другой - почти мальчик - как-то застенчиво улыбается. Надпись: "...от командира партизанского отряда Авдюкевича Георгия и подрывника-партизана Митько Н. Достоин жизни тот, кто борется, и не достоин тот, кто уклоняется от борьбы."
Мы не уклонялись.
Неизвестный солдат
Сорок первый год. Отступление. Как же тяжело было смотреть в глаза людям, которых клялся защищать, оставлять врагу родную землю... Наш 156-й полк НКВД отступал от границы организованно, с боями. Старались закрепиться на каждом рубеже, выходили из одного окружения - попадали в другое, теряли товарищей, несли с собой на руках раненых...
В городе Орле в рукопашной схватке мы прорвались через плотное кольцо немецкой обороны, пробились к Симферопольскому шоссе. В этой атаке я потерял своего друга - Костю Николаева. Мы с ним вместе учились до седьмого класса, вместе пошли в ФЗУ, потом работали на одном заводе и в армию оба призвались в одну часть. Он такой застенчивый был - в жизни своей девушку не поцеловал ни разу. Хоть и звали его часто в парк погулять, в кино сходить, а он отказывался. Стеснялся, что рябоватый...
И вот - в десяти метрах от меня он упал, прошитый пулей, но перед этим успел достать своим штыком немецкого офицера. Мы вытащили Костю. Он был живой, но в очень тяжелом состоянии. Пуля прошла сквозь живот, порвала весь кишечник.
После этой штыковой атаки нас всех буквально трясло от нервного возбуждения. Костю несли с собой, сделав из винтовок и палатки носилки. Он очень страдал, иногда терял сознание, а когда приходил в себя, просил меня, чтоб я его избавил от мук. Я не мог этого сделать - никогда бы не решился. Уговаривал его потерпеть, обещал, что скоро медсанбат, что его спасут. Всю ночь мы несли его по лесным дорогам, надеясь догнать какую-нибудь часть, где есть врач, но попадались только разрозненные группы бойцов, часто без оружия и документов, которые сами к нам примыкали. В населенные пункты заходить опасались, боясь напороться на немцев, - с тяжелоранеными и почти без патронов мы бы не выдержали еще одного боя. Костю несли парами, сменяя друг друга. К утру он опять очнулся, подозвал меня:
- Миша, я скоро умру. Я уже и боли не чувствую. Ты меня прости, если чем обидел, и моим напиши, что я погиб...
- Не говори ерунду, ты еще поживешь, мы скоро будем в Щекине, а там и Тула, я для тебя все сделаю!
- Ты меня схорони здесь, в лесу, около березы, и нарви, пожалуйста, колокольчиков...
Все ребята стояли рядом, он попрощался и с ними. И умер - незаметно, как уснул. Утром недалеко от дороги, у большой березы, мы похоронили Костю. Обложили могилу цветами и ельником, на бересте написали: "Николаев Константин Николаевич, 1918 г. р., погиб за Родину. Сентябрь 1941". Не смогли мы даже траурного салюта по нему устроить... Может, его потом в какую братскую перезахоронили. А может, и сохранилась его могила, да надпись смыло. Сколько таких могил осталось в лесах нашей Родины, где лежат такие же неизвестные солдаты, как и те, что у Кремлевской стены...
Поблажек на возраст не делали
Всю ночь с 21 на 22 июня 1941 года мы плясали и пели - наша семья, друзья и приятели провожали на срочную службу в ряды Красной армии моего брата Михаила. Утром с гармошкой прошли пешком 4 километра до станции Удельная, откуда новобранцев везли на сборный пункт в Раменское. Тогда мы еще не знали, что уже два часа как фашистские самолеты бомбят наши города. И не знали, что брата Мишу видим последний раз - в 1943 году он был ранен, находился на излечении в Брянской области, в госпитале, и погиб во время бомбежки... И не знали, что у него останется сынок, которому так и не доведется обнять своего отца никогда в жизни. Ну а для нас, 15-16 летних, началась иная, взрослая жизнь. Мы заменили у прядильных станков на фабрике взрослых работников, никаких поблажек на возраст не было.
Немец уже подходил к Москве, на фабрике собрали бригаду и направили на трудовой фронт - копать окопы. До места назначения мы добирались пешком: километров 6 до Москвы-реки, потом на пароме и еще через 3 деревни. Сперва ночевали в школе, на полу, устланном сеном, потом нас перевели в полуподвал при фабрике. Народу было очень много - кроме нашей бригады еще люди со всего района. На окраине леса с утра до ночи рыли пулеметные гнезда, соединяли их траншеями. Вскоре пришел приказ срочно копать противотанковый ров. Тут уж пришлось всерьез повозиться: орудия труда - лом и лопата, а земля-то уже мерзлая! Были и вражеские налеты, но, к счастью, мы не пострадали.
Когда врага отбили от Москвы, нас перебросили на другой трудовой фронт - валить лес. Дали норму - за день мы, две девчонки, должны были свалить дерево, обрубить сучья, распилить и сложить в штабель два кубометра дров. Да еще и порядок за собой навести - чтоб щепок и мусора не оставалось. И справлялись! Я даже, помню, премию получила - бурки (стеганые из ватина валенки). Конечно, лес валить не женское дело, да только на любой работе тогда бабы мужиков-фронтовиков заменяли. И мастера на производстве - женщины, и электрики - женщины, и водопроводчики...
Да и после войны - сколько всего женщины на своих плечах вынесли! Сколько молодых, здоровых парней - мужей, отцов, братьев - не пришли домой. И мой второй, старший, брат Алексей тоже не вернулся с фронта. Пропал без вести в августе 1941-го. Остались сиротами двое детей - сыну было два года, а дочка уже после его гибели, в октябре, родилась.
В 1945 году я получила медаль "За оборону Москвы", в 1993-м - "За доблестный труд в Великой Отечественной войне".
Смотрите также:
Народная война (07.08.2003)