В N 8 "Долгожителя" за 2003 год была опубликована статья Елены Кореневской "Никогда не делай другим того, что бы ты не пожелал себе".
Приношу искреннюю благодарность автору статьи не только потому, что она созвучна моим мыслям, но и за теплые, добрые слова о моем отце - А. Косареве.
В 2003 году ему исполнилось бы 100 лет, но он навсегда остался 35-летним: ведь в этом возрасте он был расстрелян. Как верно пишет Елена Кореневская, А. Косарев был любимым всеми комсомольским вожаком.
Интерес к нему возник и в 70-е годы прошлого века. По-видимому, это не случайно: он был одним из немногих, если не единственным, кто посмел действовать наперекор прямым указаниям Сталина.
Вот об этом человеке, моем отце, я и хочу сегодня рассказать.
Александр Васильевич Косарев родился в 1903 году в Тверской губернии в бедной семье, в которой было пятеро детей, и уже восьмилетним мальчиком вынужден был начать работать. В 1918 году он вступил в комсомол, а через год - в партию. Карьера его была стремительной - в 1928 году его избрали секретарем ЦК ВЛКСМ. Хотя слово "карьера" вряд ли уместно в отношении отца. Он о ней и не думал, он был просто предан идеям коммунизма всей душой, работал день и ночь.
Когда в тридцатых начали набирать темпы репрессии, заранее было известно, что Косарев попадет в эту мясорубку. Многие завидовали его популярности в народе, многих раздражала его независимость. Во времена, когда начались массовые аресты и насмерть испуганные люди торопились донести на соседа и товарища, пока те не донесли на них, отец открыто защищал от нападок НКВД и лично наркома Ежова ведущих комсомольских работников. Ненавидел его и всемогущий Берия, ибо трудно было найти двух более непохожих людей: один - честный, прямой и открытый, другой - коварный и жестокий.
Ежов и Берия знали, как настроить Сталина против Косарева. Они начали нашептывать вождю, что Косарев не только не помогает выполнять план по борьбе с "вредителями" и "врагами народа", но и просто мешает органам, защищая своих товарищей. Судьба комсомольского вожака была предопределена. Сам Лаврентий Павлович Берия явился арестовывать его.
Я смутно помню арест отца. Вспоминаю только, как няня меня разбудила и начала быстренько одевать, вернее, просто засунула меня в одежду и потащила куда-то. К бабушке, как потом оказалось. Помню еще ее умоляющий шепот: "Молчи, молчи, детка". И еще: "Никому не говори про папу и маму".
Тогда же арестовали и маму. Очень часто детей репрессированных родителей забирали в специальные детские дома, где им даже фамилии меняли. Меня судьба уберегла от детдома. То ли в суматохе и спешке повальных арестов обо мне просто забыли, то ли чья-то добрая рука вычеркнула меня из каких-то списков.
И вот что удивительно, в школе никто и вида не подал, что знает о моем горе. Относились так, словно ничего в моей жизни не изменилось. Вообще, мне кажется, что дети тогда, да и учителя тоже, были добрее и тактичнее нынешних.
Шли месяцы и годы, а я так ничего и не знала о судьбе родителей. В душе я уже не верила, что когда-нибудь увижу их. И вдруг в 41-м году стали приходить письма от мамы. Она писала из Норильска, куда была отправлена как жена "врага народа". В 1946 году, после отбытия срока заключения, ей разрешили поселиться в грузинском городе Рустави, где жила ее мама, моя бабушка. Мама была наполовину грузинкой.
Я тут же поехала к ней. Мама как истая большевичка тех времен презирала всякие проявления чувств, но, когда она прижала меня к груди, в глазах у нее стояли слезы.
Я никогда ни на секунду не верила, что папа мог сделать что-то плохое, за что людей арестовывают. Он всегда был очень добр ко мне да и вообще к людям. С другой стороны, я твердо знала, что об этом я ни с кем не должна говорить. Я многого не понимала и пробовала говорить с мамой. И чувствовала, что она не хочет обсуждать эти вопросы.
А потом началась новая волна репрессий, и маму опять сослали из Рустави в Норильск, а я в 47-м году окончила школу с золотой медалью, но очень быстро поняла, что даже с тремя медалями шансов поступить в университет или какой-нибудь хороший институт у меня нет. Как только кадровики брали в руки мою анкету, мне тут же возвращали документы, даже не объясняя причину. И все-таки я поступила в сельхозакадемию: то ли здесь был недобор, то ли кто-то не прочел мою анкету.
Проучилась я всего два месяца, потом меня арестовали. Когда меня везли на Лубянку, в голове крутилось: почему я не послушалась мать, которая не раз говорила, что ни в коем случае нельзя оставаться в Москве.
Мне повезло со следователем. Так я считаю потому, что меня не били. Хотя случалось это в тюрьмах нередко. Да особенно и не допрашивали. Сначала мне инкриминировали печально известную статью 58-10 - "антисоветская пропаганда", но потом вдруг изменили определение, и я стала "социально опасным элементом". В этом качестве мне дали десять лет ссылки и, выражаясь официальным языком тех времен, этапировали на поселение в город Кзыл-Орду. Но туда я не доехала. На одном из этапов меня вдруг вызвал начальник и сообщил, что пришло распоряжение отправить меня к матери в Норильск. Такой случай был настолько редким, что начальник смотрел на меня даже с некоторым уважением: это ж надо, какая-то лагерная пыль, а поди же, из Москвы приказ пришел...
В Норильске я поступила в институт и там же вышла замуж.
Меня реабилитировали в 1954 году. Хрущев хорошо знал моего отца, знал, конечно, и то, что он был абсолютно ни в чем не виноват. И очень помогло нам руководство ЦК ВЛКСМ. Начиная с получения квартиры до установления мемориальной доски в память об отце на Доме на набережной.
Я работала в журнале "Химия и жизнь", а потом была много лет главным редактором журнала "Семья и школа".
Без портфеля. Родственники Брежнева делятся своими семейными тайнами