СЕГОДНЯ уже ясно, что без осознания и оценки разрыва между разговорами о нравственности и реальной нравственностью мы не можем идти вперед.
Мы годами и десятилетиями жили в системе ложных представлений. С конца 20-х годов ведет свое начало нетерпимое отношение к инакомыслию. Мне вспоминается расхожая формула тех лет: "Некоторые интеллигентские писатели, - говорил Л. Авербах в 1927 году, - приходят к нам с пропагандой гуманизма, как будто есть на свете что-либо более истинно человеческое, чем классовая ненависть пролетариата". Сегодня эта формула кажется карикатурной, но ведь мы взросли на ней! Мы взросли на слове "ликвидация", и сегодня рядом с нами сплошь да рядом гуляет в разговорах "Да стрелять таких надо!". Люди говорят эти слова, не понимая, что их боевая запальчивость пахнет кровью.
В 30-х годах разговоры о нравственности превратились в прекраснодушную, оторванную от жизни абстракцию. Шли аресты, погибали люди, уничтожался цвет нации - от крестьянина до маршала, а газеты продолжали твердить о любви к Сталину.
Когда К. Симонов перед войной написал поэму "Пять страниц" и цикл стихов о любви к женщине "С тобой и без тебя", в критике возникли бурные дискуссии насчет того, не сужает ли поэт чувство любви до незначительных, слишком человеческих масштабов. И это тоже было следствием того, что нравственные ценности стали абстракцией, отчуждались от человека.
Когда выносились приговоры "врагам народа" в 30-е годы или позже, когда по всей стране рабочие и крестьяне "присоединялись" к требованию, чтобы В. Пастернака выдворили из страны, то это манипулирование народным возмущением тоже было одной из форм отчуждения нравственности от человека...
Развращал сам образ какого-то неизвестного "сормовского рабочего", от имени которого на страницах газет появлялись то пожелания о переносе праздничных дней, то просьбы о переименовании городов, то потоки поздравлений и приветствий...
Нельзя сбросить со счета и широкий социальный резонанс антиобщественных явлений. Я уверена, что люди, пережившие период раскулачивания середняка, видевшие, как имущество мнимых кулаков экспроприируется, расхищается, присваивается лентяями и мародерами, - эти люди много проиграли в своем моральном облике оттого, что несправедливость не только не была осуждена обществом, но даже возведена в норму. Они проиграли, и их дети проиграли, и внуки. Прочтите опубликованные недавно в "Новом мире" рассказы В. Тендрякова, и вы почувствуете, как глубоко осели в памяти детей воспоминания о жестокости отцов, о мольбе жертв, как непреходяще чувство вины, пережитое в детстве, - вины, казалось бы, несмышленых еще, но уже интуитивно чувствовавших неправду детей.
Огромный социальный резонанс имели и репрессии 30-х годов. Я имею в виду не только развращающее действие доносов, анонимок, заявлений, обвинений за недоносительство и тому подобное, тянущееся оттуда. Но ведь были люди, которые занимали квартиры репрессированных, присваивали их имущество. И не было им за это ни морального, ни юридического осуждения. И дальше, во время ленинградской блокады, например, были люди, которые выжили за счет других: покупали за бесценок чужие книги, топили печи чужими шкафами. Можно ли снять это со счетов, когда речь идет о разрушении нравственных представлений человека?
Все это, кирпичик за кирпичиком, ложилось в фундамент мировоззрения нескольких поколений людей и многое объясняет в социальной апатии современного человека.
Мне могут возразить, что в последние годы многое изменилось. Действительно, после XX съезда партии, после раскрытия правды о преступлениях прошлого произошла серьезная ценностная переориентация. И литература 60-х годов начала с того, что заземлила нравственные проблемы, приблизила их к человеку.
В 1961 г. К. Симонов писал, переводя абстрактное понятие "совесть человечества" на язык отдельного человека: "...но что такое совесть человечества? Где-то в первоначальной клетке всей этой мировой громады это - совесть отдельного человека".
ОГРОМНОЙ ЗАСЛУГОЙ ЛИТЕРАТУРЫ было и то, что она возродила интерес к общечеловеческому. Сделано это было задолго до того, как мысль о "приоритете общечеловеческих ценностей над задачами того или иного класса" была утверждена как государственная позиция. И потому бесспорная, казалось бы, истина добывалась в трудной борьбе. "...У нас из кожи лезут, - писал В. Астафьев в 1979 году, - чтобы заузить, замазать и вообще снять тему общечеловеческую, выделить нас и общество наше в исключительное, а это не просто плохо, но и убого. Это прежде всего противоречит задачам самого общества, которое считает себя не просто гуманным, а единственно гуманным в современном мире, как бы! - не понимая, что исключительность ведет к божеству, божество к отъединенности от остальных людей и мира и, кроме того, к сознанию, что божеству все можно, все позволено... рубить, членить, воевать, обирать ближнего своего, возносить одних и поносить других.
А это все было, все есть, но не надо, чтобы повторялось".
Мне кажется, что заслугой литературы и идеологии последних лет является стремление уйти от дидактизма, прямого морализирования, назидательного поучения. Как-то незаметно, в основном благодаря "деревенской прозе", мы ушли от вечного и потому уже не действующего положительного примера - героя типа Павки Корчагина. Не потому, что он был плох, и не потому, что нами будто бы движет желание все ревизовать. Просто изменилось время и нужны другие исторические "примеры".
Какое-то время на потребность читателя в нравственном ориентире пробовали ответить "деревенские прозаики". Положительные нравственные ценности моделировались ими не впрямую, а косвенно, через их героев. Перед нами предстала галерея героев, в основном людей старшего поколения, которые внесли с собой в литературу такие понятия, как совесть, душевный такт, любовь к ближнему, скромность.
Говоря об эпохе застоя, мы не имеем права молчать о том, что основы нравственной жизни и сами наши нравственные представления продолжали тогда деформироваться, что до сих пор велик разрыв между разговорами о нравственности и реальной нравственностью. Поэтому задачи литературы меняются: сегодня, видимо, мало умиляться тем, как мы много пишем на нравственные темы, а важнее показать, как чутко реагирует писатель на безнравственность, как отказывается он от лести народу, как напоминает он человеку о его предназначении и как честен он в оценке пути, который всем нам предстоит пройти, прежде чем мы очистимся от отрицательного социального опыта.
Г. БЕЛАЯ, доктор филологических наук, профессор
БЕЗ СТРАХОВКИ!