Живет Виктор АСТАФЬЕВ очень далеко, под Красноярском, в Академгородке. Лето и вовсе проводит в глухой сибирской деревне. А в "послужном списке" Астафьева - и скандалы, и переходы из одного лагеря в другой, и нападки со стороны левых и правых, упреки в русофильстве, русофобии, антисемитизме - в чем угодно. Любители громкого паблисити могут локти кусать от зависти. Виктору Петровичу, я думаю, от этого паблисити ни холодно ни жарко - работы море, фронтовые раны покоя не дают, две внучки-сироты на плечах Виктора Петровича и его супруги, да и далеко Красноярск от Москвы, далеко... Что до "метаний" из лагеря в лагерь - так никто от них не отказывается, а радикальность мнения присутствует и сейчас. Поскольку Виктор Петрович - человек искренний, самовольный и, несмотря на недавний юбилей, удивительно молодой. И талантливый - этого, кажется, ни один его противник не оспаривал... Данная на днях Астафьеву премия "Триумф" - очередное тому подтверждение.
- Виктор Петрович, прошло почти пятьдесят лет со дня окончания войны. И наверное, когда вы воевали, будущее казалось вам гораздо более радужным. Но все-таки есть для вас какое-то главное послевоенное достижение?
- Самое большое достижение - это пятьдесят лет нашей с Марьей Семеновной семейной жизни. Да я вполне серьезно говорю! Выжить в эти времена послевоенные нелегко было. Женились рано - в этом есть и плюсы, и минусы: сейчас поначалу хоть обзаведутся квартиренкой, одежонкой, посудой, а у нас и этого не было. Такое пережили, что за границей и не понимают, когда рассказывать начинаешь. Дочерей двух похоронили - маленькую и большую. Но ничего... выжили.
Один из руководителей Союза писателей, мой приятель, мне как- то сказал - мы таких скоро исключать будем из Союза, тут все по десять раз женатые, я сам не заметил, как три раза женился, ты же нас компрометируешь!
А что касаемо обещаний красивого будущего, то, конечно, там, где поменьше стреляют, шустрили люди, которые нам чего только не обещали... У меня мечта была в университете поучиться, так они говорили: "Учиться хочешь? Так будет тебе университет бесплатно!" Знали, что половину из нас поперебьют. И в университет попасть мне не довелось.
Я сейчас повесть об этом пишу. О том, как не состоялась судьба. Не с себя - нет-нет. Часто я видел запутанные жизни, смятые. Заканчивается все сегодняшним днем - сидит главный герой и караулит на участке капусту. Ушли постепенно все его таланты, и он примирился с судьбой, как и многие примирились.
- Но примириться с судьбой тоже можно по-разному. Можно принять ее, как есть, и находить в этом счастье, а можно на себя плюнуть...
- Надо сопротивляться, не дать себе опуститься. Я даже на фронте книжки с собой таскал. И не "Как закалялась сталь"... Дольше всех таскал "Мартина Идена", даже пробовал ребятам читать вслух. Да и после войны читал. Книги не давали одичать. Это был первый стимул. А второй - что не на что было пить, было бы на что поесть.
Сейчас полно людей пьют и бездельничают, еще есть на что. Все стонут, что с голода подыхают, - да никто не подыхает! У нас город, не поверите, - весь в мехах. В зале концертном, в библиотеке, в театре - как ни посмотришь, все в мехах бабы... умирающие. А половина города уже на иностранных машинах ездит. Да не только бизнесмены!
Был я на дне поминовения весной - кладбище на три рабочих поселка и деревню. Тысячи машин вокруг кладбища стоят, из них половина - иномарки да "Волги". "Жигуленок", "Запорожец", "Москвич" - уж совсем реденький. А на столах стоят вот такие бутылки длинные, я ж узнаю, кто самогонку пьет, чаем закрашенную, да мало таких самогонок. Деточки по кладбищу бегают, как попугаи разодетые, бабы во всем расписном. Я того немножко не понимаю - то ли родители им не рассказывали, как мы жили в сорок шестом -сорок седьмом году, то ли у нас память короткая действительно. А может, действительно, осатанели...
- Но какие-то изменения вы все-таки в людях чувствуете?
- Одна из причин, по которым я пишу повесть, - это разгадывание этого вопроса. Видимо, для большей части нашего населения эти семьдесят лет оказались губительны. Остается немцам завидовать, у которых Гитлер был только двенадцать лет. И с китайцами ничего не сделалось - как были землеройками, так и остались. Таких народов, как наш, я больше не встречал. Я пойму людей, которые стремятся к светлому будущему, но людей, которые стремятся к светлому прошлому, я понять не могу. Это кошмар. Видимо, так отупели, так извратилось сознание.
То есть произошло изменение сознания, которое не исправить?
- Для части народа - она навсегда неисправимо. А самое страшное, что эти люди постепенно подготавливают приход коммунистов к власти. Да уж... никто не заботился о народе так, как партия. Как на войне врали нам беззастенчиво, так и после войны. Так и до сих пор дошло.
- Вы считаете, что и сейчас врут, как раньше врали?
- Сейчас несколько крайних вещей, особенно война с Чечней, показали, что обман и вранье уже и не обман и не вранье, а черта характера... Нашего времени, народа, системы. И никуда нашим руководителям из-под нее вывернуться не удалось. Так что хвалить за это - нельзя, порицать - тоже вроде нельзя, но и терпеть это уже невыносимо.
- Почему же нельзя порицать то, что может привести к ужасным последствиям?
- Да это уже привело к ужасным последствиям! Еще при Горбачеве нужно было сказать: товарищи дорогие, страна находится в таком-то положении, подтвердили бы это цифирью, хотя бы самой главной. Сказали, справиться с этим с ходу - с лету невозможно. Начинается, мол, перестройка, и затянется это лет на десять-пятнадцать, может, на двадцать. И мы призываем вас к спокойствию, терпению, к этому нам не привыкать. А все, что от нас зависит, мы будем делать для облегчения этой задачи. Так нет - опять кричали, что через два года, через год все изменится. А когда пошла эта свистопляска с частными банками - "МММ", "ААА", черт их знает, как они называются, "Селенга", есть лицензия у них, нет лицензии? Да у нас половина народа не выговаривает слово "лицензия". "Эссенция" выговорит, а "лицензия" - нет. Нужно было хоть какой-то ликбез по телевизору устроить. Там же половина передач пустых, никчемных, так вместо них надо было объяснять - что частные банки несут лишь частичную ответственность за ваши деньги, что дело это нешуточное, что теперь каждый отвечает сам за себя.
- Наверное, это и оказалось самым нелегким делом.
- Жить свободно и отвечать за себя, самому вести хозяйство, как показало время, многим из нас не по плечу. Одним - по неучености, другим - по безалаберности, а третьим - просто по неготовности. Плохо работали, плохо зарабатывали. А скажи нашим трудящимся это в глаза, что в ответ услышишь? "А, опять ты, реакционер, подлец такой, врешь! Да я всю жизнь вкалывал, я участник ВОВ!" И что же ты, такой хороший человек, так плохо живешь?
- Говорят - обстоятельства, общество, время...
- Да-да - "нас споили, оболгали, оболванили. А наше богатство скупили на корню". Так что это за народ?
Теперь еще на банкиров и частников все валят. А они еще раздражают, болваны, ездят на иномарках, обливают людей грязью. Если ты становишься бизнесменом, приличным человеком, то и веди себя прилично. Да я думаю, ведут себя так и неприличные люди вовсе - так, мелкота, которая между ними и государством болтается. Которые урвут свое, как собака кость, и бежать.
А в большинстве своем неспособны оказались люди к новой жизни. Почему у нас аварий тьма-тьмущая? Раньше думали: машины у нас худые. Так теперь и западные бьют! Да все потому, что сам едет, а рот открыт, сознание не включено: расслабленная жизнь. Да и что напрягаться за сто двадцать рублей зарплаты? Так и ездить продолжаем -на те сто двадцать рублей! Собаки у нас - и те такие же. Выйдет на дорогу, сядет, задумается о проблемах соцреализма, пока ее не задавят. На Западе задавленных собак я не видел!
- А как же насчет вечных разговоров о великой русской душе?
- Да душа, если взять ее самые глубинные основы, наверное, и в самом деле ничего. Потому что никакой другой человек того, что происходило у нас на протяжении этих семидесяти лет, не выдержал бы. Он бы или с ума сошел, или перетопился бы, или спился, как мы начинаем сейчас это делать. Но умирать за Родину не пошел бы.
- Так все-таки выходит, что испортили народ?
- Наш коммунистический рай, коммунистическая система все сделала, конечно, для растления народа. Холуйством, подачками, премиями, прогрессивками. Это было растление невинного, в детстве пребывающего народа. А ведь многое в нем осталось от детского его начала - и доверчивость, и терпимость, и умение в углу стоять смирно. А в крайних своих проявлениях он все-таки был велик. Войны это показали. Я злюсь, говорю иногда резко, но мне его жаль. Я - в нем, он - во мне. Нет у меня ненависти, не могу я подняться до такого большого чувства, как ненависть к своему народу. В первом послевоенном немецком романе "Не убий" Рихтера такая ненависть к немцам, что я даже удивлен был. Ведь наша литература, наше искусство всегда к народу были добры, вечно перед ним в долгу, виноваты перед ним. Поскольку литературу всегда составляли баре. И народ наш, к этому приученный, гневается и кипит, когда про него "говорят неправду", когда начинают говорить отстраненно истину. Вот прислала мне одна читательница письмо: "Я бы всех писателей перевешала", а подписывается "ленинец".
- А в Москву вы никогда не. хотели переехать?
- Да нет. Мне предлагали после Высших литературных курсов. Я всегда отшучивался: "В Москве и без меня народу много". Его и действительно там много, и лишковато даже, я считаю, особенно праздного. По складу своему я все-таки человек провинциальный.
- А что хорошего вы видите в провинции?
- Здесь больше удается принадлежать самому себе. А еще природа, я без нее не могу. Большинство моих вещей возникало и возникает от природы. Потом -человек я психоватый, нервный, но неторопливый. Мне нужно писать на одном месте, дома или в деревне. Лучше - в деревне. Встану, умоюсь, помойки вынесу, печь натоплю, еду сварю. А в это время прогоняю кусок, который мне надлежит писать. Сажусь собранный, физической работой подготовленный.
И еще одна причина есть: в Москве остаться жить - так надо было бы работать. А какую работу мне предлагали - зав. отделом прозы в толстых журналах? Так я вижу одним глазом - правый у меня не видит после ранений. А после Литературных курсов, где мы, седеющие мальчики, маленько подразгулялись, я бы спился, ослеп и пропал! А многих из тех, кто остался, уже и в живых-то нет. Москва смяла их. А я держусь. Деревней, общением с деревенскими, рекой, тайгой. Я сибиряк.
- А народ здесь, вы считаете, получше?
- Много здесь людей неиспорченных, искренних, готовых помочь. Я это испытал и в бедах, и в болезнях, и на похоронах. Ну и потом - первый жених в деревне лучше, чем последний в городе. Балуют тут меня немножко.
А в Москве авторитета нет. Приеду в Москву, этому позвоню, к этому съезжу, с этим повидаюсь - меня оторопь берет, тупость.
- Виктор Петрович, а вы считаете себя человеком терпимым?
- Терпение, терпимость -это признак большой культуры и признак свободного человека. Ведь нигде так не пристают к человеку, как у нас: "А че ты делаешь? Куда пошел? Не пей! Не кури! Пуговицу застегни!" Я не скажу, что преодолел в себе это полностью. Раньше бывал и нетерпим, а сейчас, к старости, может, и усталость берет, а может, скажу громкое слово, и какие-то элементы мудрости уже появились.
И еще помогло мне то,, что всегда я дружил с критиками. Очень хорошие мне попались друзья в то время, когда я мог стать реакционным, совершенно нетерпимым человеком. Александр Николаевич Макаров, Борис Николаевич Назаровский своей мягкостью, своей огромной культурой мне помогли. Не то, чтобы они мне свое мнение навязывали, но, общаясь с ними, глядя на них, я понимал: "Батюшки мои! Куда ж меня клонит!"
- С чего же вас в свое время в нетерпимость потянуло?
- Я же поднимался из города Чусового, из такой помойки, из такого угнетенного состояния! И когда достиг какого-то благополучия - галстук надел, шляпу, какой-то перечень заслуг заимел, внутренне изменился, Высшие литературные курсы закончил -показалось, что и не подступись уже ко мне, я все знаю! Это очень опасный период для нашего брата - между сорока и сорока пятью годами. Многие так с этого не сошли. Они и писать останавливались. А я переборол свою натуру. Дуру... А без духовного общения закоснеть можно по-провинциальному, возлюбить себя, возомнить о себе.
- Как вы относитесь к тому" что для кого-то ваше имя продолжает ассоциироваться с именами Белова, Распутина?
- Слава Богу, терпимо. И тот, и другой несколько раз выпрыгнули, сказали какие-то не заслуженные мной слова, но вы, наверное, нигде не слыхали и не читали, чтобы я о них сказал худое слово. Но скребанет порой: прочитал, например, в "Правде" слова Распутина, что я оторвался от народа. Я в это время в деревне живу, а он в Москве сидит в квартире Верховного Совета и меня поливает. Ну в какой бы другой газете, а то в "Правде". Куда же ты, Валентин Григорьевич, миленький, забрался? Ну, был у меня порыв... Но перемолол я его, переборол, нигде не отвечал, никаких выпадов не делал. Думаю, им обоим стыдно стало - они же разумные люди, и тот, и другой.
- Если разумные, почему же Белов дошел до такого кликушества?
- Долго не писал, не совершенствовался. Вращался не в том кругу. Когда давно не пишешь - появляется душевная депрессия, а в полусумасшествии человек за себя не отвечает. А когда я узнал, что Распутин после семи - или восьмилетнего перерыва написал рассказ, я очень обрадовался - это его дело.
- А какой бы вы хотели видеть жизнь ваших внуков?
- Хотел бы, чтобы дети, внуки мои хоть как-то с землей были связаны, растили хоть что-нибудь. Деревенскими им, конечно, не стать, но хотя бы дачниками. Чтоб ремеслом каким-нибудь владели и был у них верный кусок хлеба. Только люди, владеющие ремеслом, на земле стоят твердо. Шаткость советского времени и нас самих шаткими сделала.
- Есть у вас надежда, что лет через десять - двадцать здесь будет нормальная стабильная жизнь?
- Небольшая, но есть. Вижу и проявления нового: бизнесмены, фермеры, есть и главы городов - крепкие, умные ребята, и предприятия какие-то находят возможность перестраиваться.
Мы пройдем через большие испытания, через все беды, полный развал. Полюса бедствий мы не достигли. Очень уж мешают прокоммунистические силы, они землю роют под ногами народа, они не дадут все сделать просто. Одно только радует - молодежь за ними не идет.
Что еще сказать? Трудиться надо, любить ближнего своего, стариков, детей не бросать, порядочность нужна элементарная. И работать надо, создавать себя, и что можешь, - создавать вокруг себя. Ничего здесь нового не выдумаешь...
Красноярск - Москва
Слова со змеиным жалом