Я никогда не был близким другом или приятелем Фурцевой. Но в 1974 г., когда она внезапно ушла из жизни, счел нужным проводить ее в последний путь. В тот момент по Москве гуляли разные слухи о причине ее смерти. Но меня интересовали не слухи, а она сама. Я был благодарен Екатерине Алексеевне за многое и во время прощания понял, что в своих чувствах был не одинок.
ОКАЗАЛОСЬ, что у Фурцевой после смерти обнаружились немалые заслуги. Она поддерживала, когда, конечно, могла, молодой "Современник", "Таганку", БДТ, некоторых талантливых художников, драматургов, композиторов. Это давалось ей нелегко, ибо специальными знаниями в области культуры министр культуры, к сожалению, не обладала, а в качестве зрителя с юности из всех искусств отдавала предпочтение оперетте. Но как человек от природы безусловно талантливый, решительный, любящий риск и в то же время достаточно расчетливый, Фурцева спустя несколько лет, по-моему, интуитивно осознала, что искусство все же творят не чиновники, а художники. И где могла, старалась им помочь. Разумеется, если такая помощь не была слишком опасна для ее собственного благополучия.
Да, она не была ангелом. Больше того, если кого-то невзлюбит, тут уж никто и ничто не поможет. Вот не захотела, к примеру, дать звание народной артистки СССР Серафиме Германовне Бирман, и все! Уж как ее об этом молили Завадский, Марецкая и Плятт, к которым она вообще-то благоволила, но в данном случае - никакого впечатления!
СЕЙЧАС почти все, вспоминающие о Екатерине Алексеевне, по понятным причинам подчеркивают, что она когда-то была ткачихой. Но ведь и Станиславский, к примеру, был фабрикантом и имел самое непосредственное отношение к ткачеству. А Шаляпину и Горькому доводилось ходить в бурлаках. Что с того?
Я хочу рассказать об эпизодах, которые знаю не с чужих слов. И пусть читатель судит обо всем самостоятельно.
В октябре 1967 г. на сцене Малого театра бывший в ту пору главным режиссером Евгений Симонов поставил собственную пьесу в стихах под названием "Джон Рид". На спектакль немедленно появились восторженные отзывы.
Со дня премьеры минуло уже примерно полтора месяца, когда однажды раздался звонок из редакции газеты "Вечерняя Москва" с предложением написать рецензию на этот спектакль. Я ответил, что, во-первых, не видел его. Во-вторых, вряд ли мой отзыв устроит редакцию, ибо врать я не стану, а спорить с "Правдой" или "Огоньком" никто не посмеет. И все-таки я отправился в театр.
То, что я увидел там в первом же акте, повергло меня в полное отчаяние. Однако привычка досиживать до конца сделала свое дело, хотя, признаюсь, такого массового исхода зрителей я давно не наблюдал. Вершиной всего стал монолог в стихах Ленина о плане ГОЭЛРО, прочитанный Игорем Ильинским с узнаваемыми интонациями товарищей Огурцова и Бывалова одновременно.
Спектакль длинный, в трех актах. Возвращаюсь домой поздно. Не успел раздеться, звонок: "Ну, как спектакль?" - интересуется главный редактор "Вечерней Москвы" С. Индурский. Честно рассказываю, а он в ответ просит, не теряя времени, все это сейчас же превратить в рецензию, а утром ровно в 9 за ней зайдет живущая по соседству сотрудница газеты.
Рецензия была опубликована. Только заменили заголовок. У меня в оригинале - "Покушение на Джона Рида", на полосе - "Пьеса не удалась... режиссеру". (Имелось в виду, что Евгений Симонов - не только постановщик спектакля, но и автор пьесы).
В тот же день вечером мы уехали на две недели отдыхать в Рузу. А когда вернулись, я получил приглашение на открытие гастролей Варшавской оперы в Большом театре. Перед началом представления прохаживаемся с приятелем в центральном фойе бельэтажа и встречаем Фурцеву. Кланяемся ей, она протягивает руку моему товарищу и, слегка прищурив глаза, угрожающе многозначительно произносит: "А вам я руки никогда не подаем!" Интересуюсь: чем заслужил такую немилость?
- А то вы сами не знаете? Вас просят зайти к министру культуры, а вы отвечаете, что очень заняты и в ближайшее время вряд ли сможете выкроить минутку.
- Упаси Бог, как я мог такое сказать.
- Хорошо, ловлю на слове. Жду в понедельник к 9 утра.
Ночь с воскресенья на понедельник спал скверно, встал в семь утра, чтобы не опоздать. В приемную явился за десять минут до назначенного часа. Екатерина Алексеевна сидела в глубине комнаты за большим письменным столом, заваленным папками.
Из нижнего ящика стола Фурцева извлекла конверт, к которому было прикреплено письмо, и протянула его мне: "Читайте!". "Что за новая напасть?" - подумал я и углубился в чтение.
Цитировать по памяти письмо, написанное почти тридцать лет назад, я, конечно, не берусь. Но смысл его хорошо помню. Начиналось оно с извинений за то, что написано неразборчиво. Но автор лежит в отделении реанимации Кунцевской больницы и хочет, чтобы его просьба поскорее попала к адресату. А сводится она всего-навсего к тому, что Евгений Рубенович повторно обращается к Екатерине Алексеевне в надежде, что теперь уж она наверняка разрешит ему вернуться в родной Вахтанговский театр.
Но если министр по-прежнему считает, что не стоит отцу и сыну служить вместе, он готов хоть сегодня перейти в любой другой коллектив, пусть даже не в Москве, и не обязательно в качестве главного режиссера, - лишь бы уйти из Малого, где после выхода моей статьи он оставаться никак не может: кто-то ежедневно присылает ему на домашний адрес (доплатной почтой!) вырезки с рецензией. А в конце и вовсе трогательная приписка: согласен возглавить и народный театр.
Оправдываться я не стал. Только ответил, что очень сожалею о болезни своего доброго приятеля. Однако к оценке пьесы и спектакля мое сочувствие никакого отношения не имеет. И тут я почему-то заподозрил, что сама Фурцева "Джона Рида" не видела.
- Я и не могу всюду поспеть. Знаете, сколько у меня дел - выше головы! Но как вы посмели в таком тоне разговаривать со старейшим русским театром?! Вы понимаете, что натворили?
И тогда я прибегнул к запрещенному приему и неожиданно предложил:
- Ваш предшественник Анатолий Васильевич Луначарский в подобных случаях, прежде всего, сам смотрел спорные работы. А уж затем высказывал свои суждения. Неожиданно для меня Фурцева приняла условия игры, но добавила:
- Смотрите только, чтобы вы потом не раскаивались!
Фурцева попала в Малый театр не в первый вечер, и я, честно говоря, подумал, что она вообще обо всем забыла. Но вдруг вечером звонок: Екатерина Алексеевна - в ложе дирекции. Примчался к концу первого акта. У кабинета администратора столкнулся с Фурцевой. Заметив меня, сделала шаг навстречу и сказала всего одно слово: "Спасибо!". В тот вечер "Джон Рид" был сыгран в последний раз.
СОВСЕМ другой случай. Меня предупредили, что хирург, который сделал операцию близкому мне человеку, никаких подарков от пациентов и их родственников не принимает, в том числе цветы и конфеты. Вот если бы удалось достать два билета на гастроли "Ла Скала", тогда, возможно, он и изменил бы своему принципу: уж очень любит музыку! Но как это сделать? Звоню в дирекцию Большого театра А. А. Колеватову, объясняю ситуацию, а он отсылает меня к Фурцевой: вся бронь в ее распоряжении. Делать нечего, отправляюсь на улицу Куйбышева.
Поднимаюсь в приемную и вижу много знакомых. Понимаю, что надо занять очередь, но испытываю некоторую неловкость: куда мне становиться в один ряд с Марецкой и Штраухом?! Образовался какой-то стихийный клуб меломанов, составленный из живой истории советского искусства и литературы.
Наконец настал и мой черед. На "здравствуйте" Екатерина Алексеевна ответила странным вопросом: "Вам, конечно, билеты тоже нужны для врача?" От неожиданности я лишился дара речи и беспомощно закивал головой. Не дожидаясь ответа, Фурцева уточнила: "Хотите на "Норму?" И тут же протянула бронь на два билета в партер. От радости я, по- моему, даже забыл сказать "спасибо" и поспешил восвояси. "Стойте, стойте, что же вы сами - не хотите послушать итальянцев?" - спросила Екатерина Алексеевна.
- Конечно, хочу, но не смею больше просить.
- Работники искусства - какие-то странные люди. У меня такое впечатление, что гастроли "Ла Скала" устраивает министерство здравоохранения.
Меньше всего мне хотелось бы, чтобы из этих заметок у читателей возник образ доброй феи. Просто важно не впадать в крайности и рассказывать о минувшем по возможности стереоскопически: что было, то было.
Зураб Соткилава, четырежды ветеран