КОГДА общаешься с ним, не возникает никаких вопросов - мешает ему знаменитая фамилия или помогает, - настолько он самодостаточен. "Селф-мэйд мэн", как говорится. Человек, сделавший себя сам. И свою судьбу. Судьба Михаила ТАРКОВСКОГО, родного племянника великого кинорежиссера, сына его сестры Марины, внука замечательного поэта Арсения Тарковского, - опровержение всех расхожих представлений о потомках великих и знаменитых.
КОРЕННОЙ москвич, родившийся в известном "тарковском гнезде" на Щипке, выпускник геофака МГПИ, он уже двадцать лет живет в тайге, в Сибири, в деревне Бахта Красноярского края (до Красноярска 1150 км). Служит охотником-промысловиком. Пишет стихи и прозу. У него вышел сборник стихов, на подходе первая книга прозы.
Прочь из Москвы
- ОКУДЖАВА писал об "арбатстве, растворенном в крови". Ощущаете ли вы растворенность в крови породы Тарковских, корни замечательного древнего и одаренного рода?
- Не хотел бы говорить об этом. Пусть со стороны судят. Может быть, только перед собой могу признаться, что какие-то влияния есть, безусловно, читал же я стихи деда, видел фильмы дяди.
- Вы принимаете их творчество полностью, не по родству крови, а по родству душ?
- Да, полностью, но родство душ и крови трудно разделить. Ведь их творчество было со мной с детства.
- А любимый фильм есть? Любимое стихотворение?
- Фильм - "Андрей Рублев". А стихи деда... Не знаю, я сам задавал себе этот вопрос. Они странные, не всякому человеку близки. Я как-то разговаривал с дочерью о литературе, решил прочитать хотя бы одно стихотворение деда, пролистал все, но так и не нашел ни одного, в котором был бы уверен, что до нее дойдет смысл. Чьи-то другие - смог, а тут не получилось.
- Ваш решительный и, как видно, бесповоротный отъезд из Москвы одни воспринимают чуть ли не как геройство. Другие - как бегство от, по вашим же стихам, "опасного соседства" знаменитых родственных имен, желание не жить в лучах чужой славы, а складывать свою судьбу самому.
- Это, быть может, и был бы героизм, если бы я цеплялся за Москву, а меня сослали в ссылку. Это было мое решение. У меня с детства была совершенно осознанная тяга к лесу, рано оформилось желание "кем быть".
- А пойти по стопам деда и дяди?
- Да я в школе сочинение не мог написать. Самое мучительное занятие было.
- Мне рассказывали, что Арсений Александрович, прочитав ваши стихи, будто бы сказал - зря. Вы об этом знаете, вам он как-то их оценивал?
- Я тоже слышал этот рассказ, но при мне дед такого не говорил. Говорил, что стихи небезнадежны. У нас вообще очень мало было встреч. Когда я стал взрослым, он уже очень пожилым был и, казалось, на чем-то сосредоточенным, может быть, на своем прошлом. А я смотрел на него снизу вверх, как на классика, к которому случайным волшебным образом имею некоторое отношение.
А Андрея я очень любил, он мне нравился. Ну, дядя всегда нравится, это еще Гончаров описал, эти загадочные отношения между дядей и племянником.
- И он вас любил?
- Да нет, что вы! Я думаю, ему вообще безразлично было. Но мне нравилось, как он ходит, говорит, какой он резкий, суровый. В Андрее мне нравилась эта его резкость, самостоятельность, неприступность даже в каком-то смысле. Мне не нравились мягкие люди. Он мягким не был, и мне нравилось даже то, что ему и до меня не было дела. Помню еще такую историю. Андрей уже жил за границей, и мама решила послать ему мои стихи. Но жутко боялась всякого там КГБ. Я обиделся: что за бабьи бредни, какое КГБ? А потом, когда через несколько лет перечитал те стихи, подумал: слава богу, что она их тогда не послала Андрею, а то он бы, наверно, решил, что это за белиберда. А вообще, мое с ним непересечение еще сильнее, чем с дедом.
- Вы как-то сказали, что начали писать для своих друзей-охотников.
- Да, и после первого рассказа "Васька" они все гадали: кто же прототип? Я объяснил, что это "художественный образ", так они с тех пор друг другу объясняли - "образ, мол"...
- Наверно, ваш образ жизни располагает к философии. Вы, как я понимаю, живете уединенно?
- Да нет, у нас же деревня, 350 человек, все время кто-нибудь заходит, так что дым коромыслом. Вот когда уходишь на промысел, там мы только по рации общаемся. А философия... У человека должно быть любимое дело. Для меня что главнее? Литература, наверное. Но и мой образ жизни среди этой природы суровой - тоже. То, что ты сам делаешь много мужской работы своими руками и видишь плоды своего труда, - это просто счастье. Ты чувствуешь, что продолжаешь какую-то вековую традицию в этом вроде бы нехитром труде. Охотничьем, рыбацком, мастеровом... А когда еще и пишешь об этом, то какой-то новый объем получается.
Философ-лесовик
- ЦВЕТАЕВА писала о себе: "Я человек уединенный", писала, между прочим, вашему деду, с которым была дружна. Вы тоже склонны больше общаться с природой, чем с людьми?
- Но я вообще-то с детства лесовик такой, ходил в биологический кружок в школе, все время в лесу бегал с биноклем, с подзорной трубой. Одно время у меня вообще была одна задача - чтобы меня никто не трогал. Сейчас этого уже нет, я люблю общение. Это возникло здесь, а там обострилось, просто появилось желание побыть одному, одному среди тайги.
- А мастерить вы умеете?
- То, что нужно для жизни, для стройки, оснастки, - могу, но ничего художественного, не выпиливаю и не выжигаю. Вот рисую только, книжку свою сам оформил. А мастерить, табуретку там, лавку, - это приятно для души, когда делаешь что-то своими руками, такое вечное, что всегда, во все времена люди делали.
- А о чем вы хотели бы еще написать?
- Есть у меня, скажем, такая тема самолета, когда человек летит над огромной страной, когда твоя родина - от Балтики до океана. Может быть, в Москве этого ощущения уже и нет, но я же все время летаю между Сибирью и Москвой, и перелеты дают это удивительное ощущение каких-то сквозных, верховых потоков сознания.
- Как я понимаю, возвращаться в столицу не собираетесь?
- Вернуться? Я не представляю, как это возможно. В Подмосковье жить не буду никогда, и в Костромской или другой области. Все время стану сравнивать с Сибирью, это же мучение будет.
Мария Миронова. Дочь