Несколько появившихся информационных сообщений гласили: «Умерла писательница Маша Рольникайте». Она и сама так себя всегда ставила: писательница. На деле же до своих 88-ми оставалась той девочкой, старшей сестрой, двух младших детей в семье которой у неё на глазах увезли в Освенцим…
Это была осень 2014-го. Командировка в Санкт-Петербург, пункт назначения — метро «Площадь Мужества». Автобус идёт до её дома под проливным серым дождём 10 минут. Скромная однушка, прибранная чисто-чисто, «писательская» зелёная лампа. Бутерброды — белый хлеб с толстым-толстым слоем сливочного масла. «Вы только не думайте, что это я так ем: просто вчера были гости — и не дай бог оставшийся хлеб теперь пропадёт! Поэтому вы ешьте, ешьте…»
Книжный шкаф — фотография умершего мужа и за ней — переводы её дневника «Я должна рассказать!»: всего 18 языков! А в углу, за компьютерным столом — освоила и клавиатуру, и интернет! — стопки неразошедшихся её книг. С пометками чёрной ручкой, дарственными надписями… Я стесняюсь спросить, почему дневник Марии Рольникайте, который она не вела — запоминала наизусть! — в двух концлагерях и в гетто, лежит высокой, покачивающейся стопкой в однушке у площади Мужества. Не спросили. Не узнали. Может, не захотели. Или просто забыли. А она помнит.
Дыхание младшего брата Рувика у себя на шее — укачивала, плакал, увели в газовые камеры. Её, трудоспособную, оставили. Ботинки соседки по нарам в лагере Штутхоф: прилипли к опухшим ногам, надзирательница сняла их прямо с кусками плоти. Железные инструменты, которыми заставляли выдирать золотые зубы у трупов. Разбухшая земля, будто выталкивающая жертв из своих братских могил… Это нужно читать. Невозможно пересказывать. Это нужно знать. И нельзя забывать.
Той осенью мы опубликовали интервью с… нет, не писательницей. С символом. Мужества, чуда, памяти. И поняли, что не можем оставить всё так, как есть… Что за нами — долг. Так появилась «Детская книга».
А Мария Григорьевна (интеллигентность — врождённая — война не дала закончить школу: «Я вас не задерживаю, вы не устали от моих рассказов?») вспоминала, уже когда я бежала на поезд:
— На расстрел за побег из лагеря фашисты стали вызывать каждого третьего. А у меня была подружка Маша Механик, мы помогали друг другу. И вот я шепчу ей в строю: «Я девятая!» А Маша в ответ: «Нет, девятая я». И после паузы: «Неужели ты думаешь, что вот не будет в мире больше какой-то Маши Механик — и что-то изменится?!» Машу увели. Её нет и никогда больше не будет. И знаете, за что у меня болит сердце: ведь с тех пор люди так и не стали друг друга больше любить!
Маши Рольникайте тоже больше нет. И сейчас, именно сейчас так страшно, что ничего не изменится уже никогда.