«У меня много планов и дел, и силы точно на них хватит», – уверяет 97-летний Владимир Бурцев.
«Чапаев» в клубе при мясокомбинате
Недавно в московском районе Северное Тушино открывали памятник Панфилову. На церемонию собралось приличное количество гостей, но только один из них сорвал шквал аплодисментов – Владимир Михайлович Бурцев, последний панфиловец 8-й гвардейской стрелковой Режицкой ордена Ленина, Краснознамённой, ордена Суворова дивизии.
«Вы из «АиФ»? – переспрашивает ветеран. – Ну для любимой газеты я времени не пожалею».
Мы садимся и разговариваем о его жизни, начало которой было почти век назад.
«Я родился в Калитниках, на Таганке, – уточняет он. – Вот Калитниковский пруд сохранился, и это замечательно, когда хоть что-то не меняется. Остальных же «достопримечательностей» давно нет. Например, у нас на Таганке был магазин «Торгсин», где за золото можно было купить импортные товары. Женщины до войны с ума сходили по парижской косметике и парфюмерии, а сдачу там давали конфетами «Раковые шейки»...
Вырос я на книгах Дюма и Верна, ну а главный фильм моего детства, как и у других мальчишек того времени, – «Чапаев». Ленту крутили в клубе при соседнем мясокомбинате. Я 14 раз её посмотрел. Мечтал стать военным, а ещё лучше – лётчиком. Но в авиаучилище мне не дали перейти из-за тройки по русскому и литературе в аттестате. Раздолбай был, уроки прогуливал, хотя читать очень любил».
«Как ты мог отправить его на убой?!»
Бурцеву только-только исполнилось 15, когда началась война. «Мы – мальчишки – рвались на фронт. А там оказалось не так, как в фильме «Чапаев».
Сначала оборона столицы – немцы шли на Москву. Он копал противотанковые рвы и тушил зажигательные бомбы, которые, как говорит, «горели ослепительным белым цветом и выжигали всё вокруг подчистую из-за температуры в 3 тыс. градусов». Затем учёба в военной спецшколе, служба в уже знаменитой на всю страну Панфиловской дивизии, три серьёзных ранения. Один раз контузило так, что речь на время потерял.
«Война, война... Я читал воспоминания генералов и маршалов, они, видимо, пишут для таких же высокопоставленных читателей. А правду могут рассказать простые солдаты. Вот у Быкова, Астафьева, Бондарева в книгах описана реальность. Говорю как человек, который из 16-килограммового ружья должен был попасть в смотровую щель и гусеницу танка. На фронте случилось много смертей, которых можно было избежать. Есть воспоминание, которое преследует меня всю жизнь. Одно время батальоном командовал майор Рукодёров. И он послал к нам молоденького лейтенанта с невыполнимым приказом «остановить наступление танков». У нас глаза квадратные, патронов – ноль, надо отступать, а тут этого мальчика прислали. Красивого невероятно, я таких в жизни не видел. Он на моих глазах шаг в сторону сделал, и его фашист подстрелил насмерть».
Тут Владимир Михайлович берёт паузу, слёзы текут у него по щекам. Он несколько раз глубоко вздыхает и продолжает: «Тогда я думал об одном: как ты, Рукодёров, мог отправить на убой лейтенанта, только приехавшего из учебки? Зачем его готовили, обучали?»
Не осторожными шажками, а широкими
Улыбка вновь появляется на его лице, только когда переходим к мирной жизни. Бурцев ведь после войны мечту исполнил – стал-таки лётчиком, летал на Як-18. «Мы сейчас с вами в Тушине. А я прекрасно помню район тех лет, учился там. Какие воздушные парады проходили на аэродроме! Десятки тысяч людей собирались посмотреть на авиаторов, которые в небе творили настоящие чудеса».
История умалчивает, сам ли Владимир Михайлович спустился с небес или ему помогли. Но вместо самолётов появилась железная дорога, где протрудился четверть века. Но что там рассказывать про подвижные составы? Лучше про цветы, которые он десятилетиями выращивает на даче в Домодедове.
«О, у меня такая огромная коллекция гладиолусов! 200 сортов, сам скрещивал многие. Жюри на выставках мои опыты не особо интересовали, а вот московские парфюмеры оценили, – докладывает Владимир Михайлович, и его плечи распрямляются, а жесты становятся энергичнее. – Вы думаете, почему у меня такое здоровье? Потому что цветам кланяюсь. Их надо посадить, полить, прополоть, их любить надо.
В 4–5 утра встаю и по хозяйству занимаюсь. Движение – это жизнь, но не осторожными шажками, а широкими».
Солнце в Тушине припекает весьма основательно. Жара ветерана шибко не радует. Не из-за здоровья. Волнуется, как там его гладиолусы. «Надо быстрее на дачу вернуться, цветам в одиночку плохо. Сейчас только заеду в квартиру и сниму форму. Форму, кстати, правнуку оставлю на память, правда, он пока не знает о «наследстве». Но так-то я никуда не собираюсь. Мне ещё жить и жить. Единственное, жены уже нет... Вы и не представляете, как плохо в доме без женщины».