Он среднего роста, подвижный, с чуть подслеповатым прищуром глаз много читающего интеллигента. Борис Розенфельд впитал, собрал и обессмертил десятки имён и тысячи историй о людях, которые стали достоянием российской и мировой культуры, истории, политики.
Ученик факира
Боря родился в Новосибирске, мать – учитель музыки, отец – зубной врач, в свои неполные 30 ставший кандидатом медицинских наук, а в 32 года расстрелянный как враг народа. На всю жизнь зарубкой в сердце остался случай. В школе детям давали валенки, которые спасали в лютую сибирскую стужу. Маленького Борю вычеркнули из того тёплого списка одним росчерком красной пастой как сына «врага народа».
– Считай, 80 лет прошло с того дня, но пережитая несправедливость тупой иглой так и колет под сердцем, – признаётся Борис Матвеевич.
Он рос читающим и любопытным. Его особой любовью были старые дореволюционные книги. Любознательность привела Розенфельда в ассистенты к знаменитому новосибирскому фокуснику со звучным псевдонимом Лео Кулиджо.
– Это был маленький кривоногий человек, не выговаривавший добрую половину букв русского алфавита. Себя он называл «орёл гор Кавказа». Я носил его ящик с реквизитом, ассистировал его нехитрым трюкам. Получал за это рубль в день и был безмерно счастлив, – вспоминает Борис Матвеевич.
Розенфельд закончил театральную студию при Новосибирском театре, его педагогом был легендарный Евгений Семёнович Матвеев, который в те годы служил в труппе театра. Позже работал конферансье в Новосибирской филармонии. Однажды он услышал рассказ о неслыханном ранее городе Кисловодске – и в первый же отпуск отправился в «летнюю столицу» Советского Союза.
Оборванная нить судьбы
Он вышел из вагона поезда-тихохода на перрон Кисловодского вокзала в январе 1957 г. в меховой шапке и в пальто с каракулевым воротником. На дворе было +20˚С.
– Через несколько дней мне уже предложили вести концерты артистов Кисловодской филармонии, – вспоминает Борис Матвеевич. По-прежнему любопытный, Розенфельд с первых дней жизни в Кисловодске стал интересоваться его незаурядными жителями и гостями. И однажды попал в дом знаменитого драматурга Виктора Ардова. Умнейший хозяин квартиры после общения с молодым «конферансье из Кисловодска» заметил гостю: «Боря, у вас редкий дар собирательства. Не закапывайте его, развивайте».
Василий Ильич Сафонов – одно из первых имён, за которое «зацепился» Розенфельд. Ректор Московской консерватории, учитель Сергея Рахманинова. Родом из семьи терских казаков, с 1917 г. сподвижник Чайковского жил в Кисловодске, здесь же скоропостижно скончался в 1918 г. Его имя было вытравлено советской властью, которая не могла простить ему преданность монархии. Могила музыканта была утеряна. Борис Матвеевич первым начал распутывать оборванную нить судьбы Сафонова. Поехал в Москву, повстречался с дочерьми покойного.
– Они меня встретили очень сдержанно, сказали, что смирились с забвением и не верят, что имя их отца кому-то интересно, – вспоминает Борис Матвеевич.
Он написал о Сафонове большую статью, принёс её в городскую газету, там долго не решались публиковать строки об опальном музыканте. В конце концов вышла крошечная заметка под заголовком «Маэстро из Кисловодска». После этого двери семьи Сафоновых для Розенфельда распахнулись. Одна из дочерей музыканта Анна Тимирёва была женой Колчака. Она не отреклась от своей любви и 30 лет провела в лагерях и ссылках.
– Анна Васильевна была до болезненности худа и немногословна и на полном серьёзе думала, что я из «органов», раз мне удалось опубликовать о её отце крошечную заметку в газете. Писала талантливые, полные любви и боли стихи, – вспоминает Борис Матвеевич.
Сегодня в Кисловодске государственная филармония и музыкальная школа носят имя Сафонова. За всем этим стоит жар сердца Бориса Розенфельда.
Спасение Шаляпина
Рядом с вокзалом в Кисловодске раскинулся особняк, который сегодня в городе все называют «дачей Шаляпина». Здесь великий певец с семьёй провёл лето разломного 1917 г. До сих пор в Кисловодске ходят легенды о знаменитом ночном концерте Фёдора Ивановича. Отпев в курзале, артист возвращался на свою дачу сквозь плотное море людское. А зайдя в дом, неожиданно вышел на веранду и запел. Пел часа два. Всё это время толпа не дышала.
В советское время в «шаляпинском доме» размещались коммуналки, санатории и десяток различных контор. К середине 1980-х особняк пришёл в аварийное состояние. Власти порешили: дом снести. Розенфельд пошёл на спасительную хитрость. Он заявил отцам города, что фрески, открывшиеся под «шубой» штукатурки, принадлежат кисти самого Коровина. Машина остановилась. Министерство культуры СССР создало комиссию, которая 3 года изучала расписные стены. Вердикт: это не Коровин, но дом требуется сохранить и открыть в нём мемориальный музей Шаляпина. Интерьер дома восстанавливали по крупицам, Розенфельд встречался с Борисом, сыном великого певца, и его дочерью Ириной. Цепкие воспоминания детства оказали бесценную помощь.
Гений – величина абсолютная
Двухкомнатная «сталинка» кисловодского искусствоведа похожа на сокровищницу. Её главное богатство – книги. Лишь маленькая спальня отдана под жилую зону, всё остальное занимают стеллажи с книгами. Он и сам автор нескольких энциклопедий. Героем одной из них стал Лермонтов, о котором Розенфельд говорит с восторгом:
– Этому мальчику за его неполные 27 лет было дано столько! Его слог божествен и музыкален! Он космос! – восклицает Борис Матвеевич. И продолжает: – Гений и отличается от простого человека своей неповторимостью, необъяснимостью. Ну как можно в неполные 27 лет создать «Героя нашего времени»? Как?! Не представляю… Я много читал книг о Лермонтове – интересные, очень глубокие. Но никто не может расшифровать код его гениальности.
– Представьте, Лермонтов в три года лишился матери, не знал отца. Только бабушка, – рассказывает Борис Матвеевич. – Она у него была золотая, всё сделала для него. Но это не мама. Бабушка не может заменить родителей. Да и окружение Лермонтова не было таким гениальным, таким удивительным, как у Пушкина. Тарханы, село, барский внук, мещанские нравы. Много бытового. Но какой у него ум! Какие мысли! Какая у него специфическая словесность! Филологи родили специальное определение: «язык Лермонтова». У него особое значение слов, он понимал в свои 13–14 лет то, что мы часто не можем понять в 40 и даже в 50. Да ещё и музыкально одарённый. Создавая книгу «Лермонтов в музыке», я задавал этот вопрос крупнейшим композиторам: откуда у него этот дар? Ответа тоже не было.
Об этом я разговаривал и с Мирой Александровной Прокофьевой, вдовой и соавтором великого композитора. Она признавалась, что было боязно прикасаться к творчеству Михаила Юрьевича. То же самое говорила и Ирина Шостакович, вдова Дмитрия Шостаковича. У Лермонтова каждая строчка, каждая фраза из золота слов.
Вообще гений – величина абсолютная. Загадка. Иного определения нет. Он был просто создан для того, чтобы озарить Россию каким-то своим неповторимым светом. Блеснуть силой молнии.
И погаснуть. 27 июля – 180 лет с момента той злополучной дуэли. Так вот, моё мнение: Лермонтова убила зависть! Я никогда не поверю, что Мартынов его вызвал на дуэль из-за какой-то пустячной фразы: «Господин, с большим кинжалом…» Понимаете, я не хочу делать из Мартынова полного идиота. Он был, конечно, не ровня Лермонтову, но и не был бесталанным. Я читал его работы. Хорошие. И всё же была чёрная, ослепляющая зависть к блистательному Лермонтову. Есть чёткая закономерность: жизнь гения не может быть праздником. Наверное, потому часто и судьбы у них трагичные.