29 августа 1949 года небо над Семипалатинским полигоном вспыхнуло так, будто зажглось второе Солнце, возвестив о том, что отныне СССР стал ядерной державой. В подземном бункере Лаврентий Берия бросился целовать Курчатова и маленького щуплого человека, который норовил вырваться из его объятий: вот-вот должна была прийти ударная волна, и тот хотел убедиться, что дверь в бункер закрыта.
Маленького человека звали Юлий Харитон. Он был главным конструктором КБ-11, где и создали первую советскую атомную бомбу. По сути, он был её «отцом». А глядя из нашего времени, можно добавить, что он был тем человеком, благодаря которому мы сейчас живём в стране, надёжно прикрытой «ядерным щитом».
Сегодня, 27 февраля, исполняется 120 лет со дня рождения этого учёного.
Странная кандидатура
Февраль 1943 года. До того дня, когда СССР станет ядерной державой, остаётся 6,5 лет. Госкомитет обороны только что выпустил знаменитое распоряжение «О мерах по успешному развитию работы по урану», и во главе этих работ встал Игорь Курчатов. Но ему нужен кто-то, кто будет разрабатывать всю «физику» атомной бомбы. И этот кто-то должен быть талантливым учёным и выдающимся организатором.
Курчатов приглашает на разговор Юлия Харитона, который в то время руководит лабораторией взрывчатых веществ в Институте химической физики и одновременно трудится в закрытом НИИ-6, занимаясь вооружениями для фронта. Харитон выслушивает предложение возглавить разработку бомбы и поначалу сомневается: сейчас он занят реальной помощью фронту, а тут речь идёт о гипотетическом оружии, которое ещё надо создать. «Но уговаривать Курчатов умел, даже мою жену убеждал, что мне необходимо перейти к нему. Естественно, я согласился», — так он впоследствии вспоминал об этой встрече.
Кандидатура Харитона на столь ответственный пост выглядела странной и даже противоречивой. В его прошлом — двухлетняя стажировка в Кембридже, в лаборатории Резерфорда. Он бывал во Франции и Германии, с которой Советский Союз в тот момент вёл войну. Но ещё хуже, что он из семьи «врага народа». Его отец за антисоветскую агитацию был выслан из страны на втором «философском пароходе». Мать эмигрировала за границу ещё раньше, в 1910 году, разведясь с мужем и бросив 6-летнего сына. Вдобавок сестра учёного проживала на оккупированной территории, в Харькове, что в то время могли приравнять к измене.
«Кроме того, Юлий Борисович был беспартийным. Он станет членом КПСС только в 1957 году, уже будучи академиком и трижды Героем Соцтруда, — говорит ведущий специалист и хранитель мемориального музея-квартиры академика Харитона в Сарове Ольга Негина. — Тем не менее руководство страны доверило ему эту работу. О чём это говорит? Во-первых, он обладал знаниями, каких ни у кого больше не было. Во-вторых, он был очень ответственным человеком и, как бы это сказать... реалистичным. Он приносил колоссальную пользу и был очень хорошим научным руководителем, хотя сам себя таким не считал.
Кстати, Харитон не считал себя и „отцом“ атомной бомбы. Когда его так называли, он возражал: „Это неправильно. Я никогда не работал один. Создание бомбы потребовало усилий огромного количества людей“. И такую фразу добавлял: „Мне посчастливилось десятилетиями проработать в прекрасном коллективе“. Скромняга был невероятный!»
Без права на ошибку
Работа над «изделием», получившим индекс РДС-1 (это значило «реактивный двигатель специальный», как для секретности было записано в правительственном постановлении, но впоследствии появились расшифровки «Родина дарит Сталину» и «Россия делает сама»), велась в глухих мордовских лесах. Там, близ посёлка Саров, в сжатые сроки вырос ядерный центр Арзамас-16.
Перед физиками стояла интересная научная и важнейшая государственная задача — как можно быстрее создать сверхмощное оружие, которое могло бы защитить Родину. Все они прекрасно это понимали. Американцы, сбросив две бомбы на Японию, ясно обозначили свои намерения, и надо было показать им, что Советскому Союзу есть чем ответить в случае агрессии.
Работа учёных была связана с колоссальным количеством ограничений. Даже их близкие не знали, чем они занимаются. Харитона круглосуточно охраняли и везде сопровождали двое охранников, которых называли секретарями. В целях безопасности Сталин запретил ему летать самолётом. Зато предоставил персональный железнодорожный вагон — комфортабельный дом на колёсах, где были просторная гостиная с раскладным столом на 10 персон, санузел с ванной и полностью укомплектованная кухня. В ней проводница Клавдия Егорова, бессменная спутница академика во всех его поездках, готовила еду. Особенно он любил её пироги: съедал один с капустой и половинку с яйцом.
Как правило, Харитона кто-то сопровождал, помимо охраны, — близкие или коллеги. Он часто приглашал попутчиков — тех, кому надо было съездить в Москву или, наоборот, в Арзамас-16.
«Он мог пригласить любого, кого считал нужным. Это было удобно, если нужно обсудить какие-то рабочие вопросы — экономилось время. Я сама в этом вагоне много раз ездила, поскольку наша семья жила по соседству с семьёй Харитона и мой отец был его замом», — вспоминает Негина.
В обстановке строжайшей секретности физики проделали грандиозную работу. Конструкция РДС-1 во многом опиралась на американскую бомбу, сброшенную на Нагасаки (спасибо разведчикам за информацию о ней), но, чтобы изготовить «изделие», нужно было наработать необходимое количество плутония-239. По сути, организовать его промышленное производство. А потом — собрать атомный заряд имплозивного типа, то есть направленный внутрь, в самую сердцевину из плутония, что должно запустить цепную реакцию и произвести взрыв. Всё это наши учёные делали впервые, и ошибиться было нельзя.
Работы завершились успешными испытаниями. Первая советская атомная бомба была взорвана на полигоне в Семипалатинске 29 августа 1949 года. За ней в 1953-м последовала термоядерная (водородная). Теперь нам было чем ответить США.
А позже под руководством Харитона была создана «Царь-бомба» — самый мощный термоядерный заряд в истории.
Мусенька и Люсенька
Несмотря на его скромность, щуплый внешний вид и тихий голос, к словам академика прислушивался сам Берия, куратор атомного проекта. Харитон не боялся обращаться к нему, когда надо было заступиться за какого-либо учёного, у которого обнаруживались за границей дальние родственники, о которых тот понятия не имел. «Этот человек нам нужен, причём тут его двоюродная тётушка, которую он никогда не видел?» — говорил Харитон, и учёного оставляли в покое.
При этом академик знал, что и на него писали множество доносов. Об этом ему спустя годы сообщил один коллега.
«Конечно, писали, ведь он был такой значимой фигурой! Но Юлий Борисович не давал поводов сомневаться в себе, — говорит Негина. — Он вёл здоровый образ жизни, был очень спокойным и выдержанным. Я ни разу не слышала, чтобы он даже сказал „дурак“! Ни грубых слов, ни хамства. Физик и нобелевский лауреат Игорь Тамм писал, что у Харитона было кристально чистое сердце. И это правда: к Юлию Борисовичу не приставала никакая грязь. Он много помогал людям, умел сопереживать. Наверное, потому, что ему в детстве самому пришлось нелегко: мама в 6 лет его бросила — каково ребёнку после этого?»
Харитон пережил детские травмы и создал крепкую семью. Супругу Марию Николаевну любил безмерно, называл ее Мусенькой. А она звала его Люсенькой — это имя, как производное от «Юлий», видимо, шло за ним из детства.
Учёный часто повторял, что жена сыграла огромную роль в его жизни. Более того, своими отношениями они задавали тон всему научному коллективу — окружение Харитона стремилось брать с него пример. А когда Мария Николаевна умерла (она, в отличие от Юлия Борисовича, много курила, причём крепкие сигареты), он сказал: «Другой жены у меня не будет». По воспоминаниям внука учёного, «после смерти бабуни из деда ушло больше, чем половина жизни». Он пережил её на 19 лет, и другой женщины рядом с ним уже не было, хотя дамы проявляли к нему недвусмысленный интерес.
Как и многие физики-ядерщики того времени, Юлий Харитон не избежал облучения. На одном эксперименте он получил полторы смертельных дозы. Полежал две недели в больнице, вышел — и снова за работу. Он прожил почти 93 года и сохранял до последнего свой ясный ум.
И кристально чистое сердце, конечно, тоже.