Жители больших городов стали вставать на целых полтора часа раньше. Вероятно, и «Утренний разворот» на «Эхе Москвы» «переедет» и будет начинаться спозаранку. Радио «растёт», и не только потому, что мы больше стоим в пробках и хотим в это время получать не только информацию, но и эмоции. Средства массовой информации сегодня меняют не только технологии — об этом мы говорим с главным редактором радиостанции Алексеем Венедиктовым.
Экономика независимости
Елена Семёнова, «АиФ»: Алексей Алексеевич, есть люди, к которым на интервью вы хотите пойти сами, а не послать корреспондента?
Алексей Венедиктов, «Эхо Москвы»: Конечно, такие люди есть, но, скорее, не сами по себе, а люди в ситуациях. Бывают случаи, когда я понимаю, что надо поехать и понять, почувствовать, что там происходит, самому. Потому что любая встреча, любое интервью — это только начало. И значит, это будет только развиваться. Но я всё больше и больше отдаю молодым. Чтобы они не завидовали. Это какая-то совершенно новая поросль журналистики из социальных сетей или с социальными сетями, гораздо быстрее, современнее, поверхностнее, чем я. Но на этот продукт тоже есть спрос. А поскольку я руковожу коммерческой радиостанцией, то для меня важно, чтобы был спрос на то, что мы делаем. И, примеряясь к аудитории, я всё больше и больше отдаю молодым. Хотя обидно!
– Как, по какому принципу вы берёте журналистов на работу? Личная беседа? Замер IQ?
– Всё происходит совершенно случайно. Мы ведь — механизм, машина по производству новостей. Каждый год к нам приходят на стажировку 80–90 студентов из разных вузов. А мы за ними наблюдаем. Идёт отсев (это очень тяжёлая работа — быть журналистом на «Эхе»), но человека 2–3 остаётся. И мои заместители, которые ведут их, говорят мне: «Обрати внимание. Ничего парень, с перспективой». И дальше начинается, как написано у Александра Грина, отделка юнги под капитана, обтёсывание. Человек должен понять наши правила, что в любой момент дня и ночи тебя дёрнут, что деньги здесь маленькие, относительно других изданий. Это известно, что я не люблю платить, а люблю получать работу. Именно поэтому мы зарабатываем не очень много, но и тратим не очень много: мы платим дивиденды нашим акционерам, мы не можем для них уйти в минус, это неправильно. Независимость, самостоятельность редакционной политики заключается, в том числе, в экономической независимости от акционеров. Когда люди уходят, для меня, как для бывшего учителя, классного руководителя, это болезненный процесс. Тяжело отпускать того, кого ты выучил. Но, как бывший учитель и классный руководитель, я понимаю, что это неизбежно.
Что спросить у царицы?
– Есть ли у них какая-то «карьерная градация»: сначала побегай по репортажам, потом почитай новости, потом дневной разворот, а там и в «Особое мнение» можешь быть допущен?
– Конечно, есть. Но не совсем так, как вы представляете. У меня есть любимая реприза Аркадия Райкина: «Я беру нужную краску и кладу в нужное место. И у меня получается картина». Но краски разные, и люди разные. Одни сразу блистательно показывают себя новостниками, это белая кость. А другие не хотят сидеть в студии, они хотят добывать репортажи, ездить «в пыли, в снегу». Третьи — блистательные референты, которые могут за считанные минуты дозвониться до кого угодно и получают от этого кайф. Это вопрос призвания. Просто человеку нужно найти своё место, а здесь они могут попробовать. Кто-то растёт вверх, а кто-то — вширь, по горизонтали. Бывает, кто-то ещё не готов делать то, что хочется. Никакой трагедии в этом нет. Володя Варфоломеев, мой первый зам, руководитель и куратор информационной службы, пришёл сюда курьером после кулинарного техникума, без всякого образования — до сих пор. Всё, чего он добился в жизни, — это самообразование. Сидел между курьерскими посылками и смотрел, как информационщики делают новости. И дорога у всех здесь одна, но у всех она открыта.
– У каждого самое сложное — своё. Для меня — делать интервью с людьми, с которыми я не могу делать интервью. Есть такой типаж — «царица». Майя Плисецкая, Галина Вишневская, например. Все мои интервью с ними были провалены. Потому что у царицы можно только, словами Гоголя, «туфельку поцеловать». Спрашивать-то чего? О чём? Невозможно! У каждого свои индивидуальные ограничения. Мне, например, легко встречаться и разговаривать с президентами, я понимаю, как они работают, их профессионально готовят к интервью. Хотите, завтра с президентом Кении запишу материал, и его все будут цитировать? У других — по-другому. Кто-то получает удовольствие от интервью с Прохановым, кто-то просит его не ставить. Но такому я говорю, что он непрофессионален. Какой может быть личный конфликт у журналиста с гостем? Они что, женщину не поделили? Никто не просит разделять мнения тех же Шендеровича и Шевченко. Это профессиональная работа, как у хирурга: тебе принесли раненого — пулю вынь. Что значит, ты не можешь вынуть пулю? Анатомия одна и та же! К тебе пришёл гость, ты можешь его любить или презирать, но ты покажи слушателям его настоящие взгляды! Это твоя работа, я тебе за это зарплату плачу.
Мультимедийность: извлечь корень
– Помимо радио, вы ещё и президент «Эхо ТВ»…
– К сожалению, «Эхо ТВ» уже нет.
– Но есть ситивизор.
– Есть, но это нельзя назвать телевидением в полном смысле слова. Мы много думаем об этом. Главный вызов в моём трёхлетнем главном редакторстве телеканала была мультимедийность. Я поставил себе задачу понять, как разные виды медиа проникают друг в друга. Это не сложение — радио плюс ТВ, плюс социальные сети, плюс Интернет… Сложить очень легко. А вот умножить или извлечь корень — это задача сложная, я бы не сказал, что справился с ней. Мне этих трёх лет не хватило, чтобы разобраться, и для меня эта неудача досадна. Конечно, сайт развивается, и у нас 3 млн заходов в день, но это арифметическая история. А вот как его сделать взаимопроникающим с радио, ситивизором и соцсетями? Не решена пока задачка! Значит, будем решать.
– Вы верите, что в будущем не будет отдельно ТВ, газет, радио, интернет-изданий, а только комплекс СМИ, когда всё в одном?
– Думаю, всё будет совершенно иначе. Человек из соцсетей, который ведёт Твиттер или Фейсбук — это протожурналист*, поставщик информации. Он сообщает о том, что увидел, как профессиональный журналист. Если он пишет своё мнение о фильме — это рецензия, как у профессионального кинокритика. Репортёром становится любой. Вот, куда уходят СМИ. Не в соединение, а в рассоединение. И мы вынуждены мониторить всю эту безумную среду. Напомню, что о взрыве в аэропорту Домодедово мы узнали из Твиттера, а не от профессионального журналиста. Люди, которые находились там, видели и слышали хлопок, взрыв, они опередили профессиональные агентства минут на 20! Это проблема, и с другой стороны, это уже становится зоной манипуляции, дезинформации. Ведь эти люди не проверяют факты, не отвечают своей репутацией журналиста за написанное. Так что СМИ будут разваливаться на осколки, а человек будет сам лепить, собирать из них то медиа, которому он доверяет. А как решить проблему проверки достоверности, боюсь, пока не понимает никто.
Новых медиа пока не появляется. Я с уважением смотрю на то, что делают коллеги из журналов, из сайтов делают телевидение. LiveNews, например — замечательное по качеству ТВ, но это ничего нового. Смотрю на телеканал «Дождь» — отлично, но это телевидение XX века. А прорыва пока нет. Я его не чувствую. Какая-то волна идёт, уже бриз повеял, что-то должно «рвануть» в нашем деле. Но что?.. Кто мог ещё пять лет назад предположить, что социальные сети будут иметь такую значимость, как сегодня?– Меня это удивляет и по сей день.
– Послушайте, в 1993 году во время путча я был корреспондентом в Белом доме. Там находилось всего три — три! — спутниковых телефона, каждый весом по 15 кг. И один прямой телефон в ИТАР-ТАСС, но это другая история. И когда я попросил у журналиста «Ассошиэйтед Пресс» этот его сундук, чтобы дать интервью Хасбулатова в прямом эфире, тот мне сказал: «Только, Лёша, пожалуйста, очень дорого! Две минуты!». А сейчас у каждого первоклассника, если не по два мобильных, то по одному уж точно. И они управляются с ними с такой лёгкостью! А я до сих пор помню свои трясущиеся руки: как бы не сломать чего в этом гаджете, который стоил тогда, наверное, столько, сколько вся радиостанция «Эхо Москвы» в то время!.. Развитие техники определяет развитие контента. И как это всё объединить, я пока не знаю.
Всё гениальное — банально
– Как вам удаётся столько лет быть настолько обсуждаемыми? Мы в «АиФ» постоянно делимся впечатлениями от того, что услышали на вашей радиостанции…
– Мы постоянно изучаем запросы нашей аудитории. Всё банально. Когда у аудитории был запрос на новости, мы были новостной станцией. Когда наши слушатели начинают уходить за новостями в Интернет — а мы не можем соперничать со скоростью и объёмом информации в Сети, — мы стали станцией мнения и дискуссий. Мы просто первыми оседлали Интернет — создали свой собственный сайт. Ни у одной из наших газет, радиостанций или телеканалов ещё его не было! Сначала он был зеркалом эфира, а теперь на 2/3 его контент создают наши слушатели, наши гости. Мы почувствовали: у людей есть потребность в этом. Мы уважаем свою аудиторию, не становимся на позицию: «А! Мы лучше знаем, что вам надо!». Если нам говорят, что наши слушатели и пользователи — люди в возрасте, мы отвечаем: отлично! Значит, у них есть опыт. Нам что, теперь пенсионеров расстреливать, что ли? Надо будет — и студенты придут. Мы для них тоже делаем прикормку и ловушки… Но к запросам политическим, этическим и эстетическим нашей аудитории мы относимся с большим уважением, изучаем их и признаём на планёрках: да, тут мы что-то накосячили, здесь спорта мало, здесь — культуры многовато и т. д. Мы чуть-чуть, но за ними. Поэтому мы меняемся — и радиостанция, и мы сами.
Очень важно, что у нас средний возраст корреспондентов — 24 года, а ведущих — 30 лет. И как бы ни было обидно мне — ведь я вдвое старше, — но запрос улицы другой. Москва и другие крупные города — а мы радио крупных городов, — сейчас меняют образ жизни. А мы задумываемся о том, чтобы сдвинуть утренние эфиры. Мы изучили проблему: люди стали вставать на полтора часа раньше, им нужен «Утренний разворот», а мы его им не даём! Значит, будем меняться, ведь это мы для них, а не они для нас. Вот поэтому, думаю, мы остаёмся на гребне волны. Как говорят сёрфингисты, мы чуем её издалека.
– То есть сами аудиторию вы никак не пытаетесь скорректировать?
– Нет, мы же масс-медиа! Радио — самое дешёвое медиа, каждый, кто нажал кнопку, автоматически стал слушателем. Другое дело, что меняется социальный портрет жителя большого города, приезжает много новых людей. И мы упрощаем язык, вводим арго, молодёжный сленг (не в новостях, конечно) — я считаю, что в этом нет ничего страшного, поймут. А кто не поймёт, тот посмотрит в словарь. В этом мы, наверное, идём за аудиторией, но ни в коем случае не ставим себе задачу формировать смысл. Мы не навязываем, мы разносторонние, мы про всё. Мы как жизнь, как соседи. Это помножено на профессиональный подход и даёт свои результаты. И принципы свои, заложенные ещё в 90-м, менять не собираемся. Форматы меняются, а принципы — нет. И, может быть, поэтому мы так популярны.
Подмять профессионально
– Кстати, об обсуждаемости. Недавно один наш далеко не столь успешный коллега не без апломба сказал: «Я эту станцию 10 лет не слушаю! Венедиктов всех подмял под себя». А вообще, насколько мнение журналистов может расходиться с мнением главного редактора?
– Во-первых, я не высказываю своё мнение по любому чиху, я его резервирую. И именно поэтому с тех пор, как был избран в 1996 году главным редактором, я не хожу на выборы. Чтобы не подминать своих журналистов. Именно по этой причине я отказал Владимиру Владимировичу Путину в том, чтобы стать его доверенным лицом. Надо признать, что ещё два кандидата мне предложили ту же историю, и им я тоже отказал. Не потому, что я разделяю их предвыборную программу или не разделяю. Это моя публичная позиция. По-моему, я единственный главный редактор, который её заявляет. Другое дело, есть зоны, в которых я спорю со своими журналистами, в том числе и в эфире. Я даже спорил с Ксенией Лариной по поводу фильма Германа «Трудно быть богом». Стараюсь не спорить с ними о политике, но принимаю некоторые решения. Например, мои журналисты не имеют права ходить на политические митинги как граждане. Я ограничил их гражданские права, понимаете? Потому что любой известный журналист, который идёт на митинг в поддержку того или иного кандидата на политический пост, тем самым ангажирует радиостанцию. Это запрещено, и это вопрос организационный, а не содержательный. Об этом я даже не спорю. Голосовать можете как угодно. Если вы хотите пойти на митинг в поддержку какого-то неправедно, с вашей точки зрения, осуждённого человека — пожалуйста. Но политическими активистами быть не можете. При этом у всех у них есть своя точка зрения, и все они высказывают её в эфире. Например, моему коллективу очень не понравилось то, что на прошедших мэрских выборах в Москве я возглавил штаб по наблюдению. Я ответил, что это не их дело. У меня в штабе сидели представители всех шести кандидатов, и всё мы принимали консенсусом. Не было ни одного решения, которое мы приняли бы голосованием, например, пять против одного. Ни разу! Все — 6:0, по всему — договорились. И я доказал своему коллективу, что был прав: в конечном итоге это подняло авторитет «Эха». Вот, они все кричали: «Фальсификация! Фальсификация!». А станция кинула свою репутацию и передавила своей репутацией. Да, при поддержке администрации президента и мэрии Москвы. Но никто другой-то этого не сделал! Конечно, многие и голосовали за Навального, и по возрасту он подходил им больше, и интервью им хотелось делать только с ним. Но когда я сказал им, что они будут интервьюировать и Сергея Собянина, и Николая Левичева, и всех остальных, то сделал так, что их профессионализм взял верх над их политическими страстями. Это было правильно. Вот так работает механизм. Да, я подминаю их профессионально, потому что есть некие профессиональные правила, которые будут работать в этой редакции, пока я — главный редактор.
– У вас общая ежедневная аудитория — порядка 7 млн человек. Когда вы сами выходите в эфир, вы ощущаете, как все эти миллионы вас слушают?
*Протожурналистика или пражурналистика — одна из форм коммуникации, предшествовавшая появлению журналистики. Средневековый глашатай с отредактированными новостями — тоже протожурналист.