Есть повод вспомнить об интервенции: в конце октября 1922 года из Владивостока отплыл последний транспорт с непрошеными гостями. Впрочем, для точности стоит добавить: речь идёт лишь о материке, на островах Врангеля и Сахалине эти «гости» продержались до 1924 и 1925 гг.
«Одесский» заголовок «или где?» не случаен. Это лишь в советской историографии с интервенцией всё просто: это был «заговор международного империализма» с целью сбросить советскую власть. Однако если с этой затоптанной тропы отойти чуть в сторону, тут же возникают вопросы. С ними и предлагаю разобраться. Разумеется, сам факт интервенции сомнений не вызывает, а вот её цели не были в полной мере ясны ни лидерам Белого движения, ни самим интервентам.
Одно из отличий недемократической власти от демократической заключается в том, что первая совершает зло не колеблясь, а вторая — мучаясь в поисках оправдательных аргументов. Если Германия, воспользовавшись благоприятной ситуацией, грабила Россию после Брестского мира без малейших угрызений совести, если большевики, ничуть не сомневаясь в своей правоте, железной рукой насаждали в стране диктатуру, то члены Антанты пришли к интервенции довольно извилистым путём, горячо дискутируя друг с другом. Более того, даже приняв решение о вмешательстве в русские дела, Антанта всё ещё пыталась примирить множество противоречий внутреннего и внешнего характера.
Легче всего далась сама концепция интервенции, или, вернее, её преамбула, где старательно отрицался сам факт вмешательства. Даже сегодня на Западе можно встретить утверждения, что никакой интервенции стран Антанты в Россию, строго говоря, и не было. Логика примерно такая. Во-первых, на российской территории в тот момент не существовало ни одной подлинно легитимной власти, следовательно, юридически ничьи права не были нарушены. Во-вторых, в адрес Запада поступали многочисленные просьбы о поддержке со стороны различных политических сил России. В-третьих, Антанта ввела в Россию «ограниченный контингент» сил, заняв только те районы на юге, севере и востоке страны, которые следовало занять, чтобы упредить возможные действия противника, то есть Германии. Да и вообще, «ограниченный контингент» в крупных столкновениях с русскими не участвовал. Наконец, Запад действовал из самых благородных побуждений: ради защиты демократии. Не правда ли, очень старая песня?
Конечно, по каждому из этих пунктов есть что возразить. И бои «ограниченный контингент» вёл порой весьма серьёзные: вспомним хотя бы белочехов. И с точки зрения права далеко не всё благополучно. И уж тем более, не может идти речи ни о каком благородстве: Антанта защищала не русскую демократию, а свои собственные интересы. Недаром многие лидеры Белого движения (и не без оснований) обвиняли своих иностранных союзников в предательстве. Как верно подмечал в своих мемуарах Деникин, с самого начала интервенции страны Антанты готовились к бегству.
В некоторых головах, например у Черчилля, правда, витали мысли о расчленении России и создании на её территории ряда марионеточных «демократических» правительств. Но в целом, много рассуждая вслух о политике, на деле интервенты были озабочены другим. Как можно больше на оккупированной территории реквизировать и как можно быстрее уничтожить всё, что забрать с собой не удастся. И это происходило, подчеркну, не под конец, а с самого начала интервенции.
Цитирую Антона Деникина: «Командированный мною в Севастополь адмирал Герасимов встретил со стороны союзного морского командования обидное и жестокое отношение к русскому достоянию… лорд Кольсорн… отказался передать… (русские суда, находившиеся до этого в руках у немцев) русскому командованию. Все годные к плаванию корабли приказано было отвести в Измит для интернирования… Французские и английские команды топили и взрывали боевые припасы, хранившиеся в севастопольских складах, рубили топорами аккумуляторы и баки подводных лодок, разрушали приборы управления и увозили замки орудий. Образ действий союзников походил скорее на ликвидацию, чем на начало противобольшевистской кампании».
Мнение Деникина вполне совпадает с выводами другого вождя Белого движения адмирала Колчака. В Сибири он увидел то же, что Деникин на юге. Известный публицист, будущий лидер «сменовеховцев» Устрялов, работавший у Колчака, приводит такие слова адмирала о союзниках: «Они не заинтересованы в создании сильной России. Она им не нужна». Более того, если верить Устрялову, в последние дни существования колчаковского правительства адмирал был озабочен тем, чтобы золотой запас России не достался союзникам: «Если наше золото будут требовать союзники, им я его не отдам… Пусть лучше достанется большевикам». Не исключено, что именно эти мысли и подвигли интервентов «сдать» Колчака большевикам. Выбирая между адмиралом и золотом, Запад предпочёл последнее.
Интервенты больше напоминали пиратов, чем идейных борцов с «красной угрозой». Тот же Деникин с горечью констатирует, что, уклоняясь от борьбы с большевиками, Лондон предпочитает действовать «на театрах второстепенных в стратегическом отношении, но имеющих мировое экономическое значение». В данном случае генерал имел в виду английское вторжение в богатый нефтью Азербайджан.
Иначе говоря, хотя у нас традиционно упоминают об интервенции как об акции политической, в реальности именно политика как нечто продуманное, единое и целое, у интервентов отсутствовала (обилие всевозможных бумаг, резолюций и заявлений по русскому вопросу ещё не есть политический курс). Ллойд Джордж спорил с Черчиллем, британцы спорили с французами, американцы высадились на Дальнем Востоке прежде всего для того, чтобы контролировать действия там своих противников японцев и т. д. Запад то бросался помогать Белому движению, то в критической ситуации сажал его на голодный паёк, наконец, без конца спорил, кого из вождей Белой гвардии следует считать главным. То есть составить «заговор», «сговориться» между собой «акулы империализма» так и не смогли.
А поскольку общего плана реально не существовало, действия интервентов больше напоминали ряд разрозненных диверсий, чем полномасштабную стратегическую операцию. В результате иностранный фактор в Гражданской войне сыграл лишь второстепенную роль. Судьбу России в ходе кровавой междоусобицы решали сами русские.
При этом интервенты проиграли по всем статьям. И в военном плане, и в политическом, и нравственно, поскольку, как и всякий оккупант, оставили о себе дурную память. И было из-за чего. Не буду приводить хорошо известные факты преступлений интервентов на русской земле. Гораздо реже звучат их собственные оценки. Поэтому и привожу фрагмент из воспоминаний британского консула в Архангельске Дугласа Янга: «Мне довелось видеть, как английский генерал обращался с русскими людьми в их собственной стране с деспотизмом, присущим разве что царю, и вёл себя так же позорно, как те русские старорежимные генералы, которых англичане, проживающие в России, высокомерно критиковали. Из этого можно сделать лишь тот вывод, что война против прусского милитаризма породила уайтхоллский милитаризм, мало отличающийся от своей потсдамской разновидности, и британскую бюрократию, возможно, менее продажную, но столь же бездарную, как петербургское чиновничество».
Троцкий, сделавший в ходе создания Красной армии ставку на военных специалистов, внимательно наблюдая за настроениями в их среде, с удовлетворением делал вывод: «За 13 месяцев советской власти для многих и многих из бывших офицеров стало ясно... что никакой другой режим не способен сейчас обеспечить свободу и независимость русского народа от иноземного насилия». Действительно, иностранный фактор в Гражданской войне работал на большевиков. Они хорошо усвоили уроки Великой французской революции, а потому твёрдо знали, что иностранное вмешательство не подрывает, а лишь укрепляет революционные бастионы, сплачивая вокруг власти (на почве патриотизма) даже вчерашних оппозиционеров.
Так что, ничуть не желая того, Запад помог советской власти устоять. Власть большевиков иностранная интервенция — хаотичная, несогласованная и пиратская по своей сути — не ослабила, а, наоборот, укрепила.
Нелюбовь русских к Западу тоже.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции