В общественном сознании Парацельс предстает как врач-новатор, который чуть ли не первым стал полагаться в лечении и диагностике на опыт, а не на схоластику и авторитеты древних. И самое главное — он считается основателем современной фармакологии. Его имя стоит в одном ряду с Гиппократом, Авиценной, Галеном и другими великими врачами прошлого.
Именно таким его описывают в учебниках по истории медицины, и в романе братьев Вайнеров «Лекарство от страха». В 1989 по нему был снят популярный фильм, в котором Парацельс показан врачом, вынужденным сражаться со всем косным миром. Он проводит жизнь в постоянных скитаниях, поскольку его отовсюду гонят. В поисках мифического лекарства от всех болезней, ему удается сделать открытия, которые легли в основу современной фармакологии.
Кем же Парацельс был на самом деле?
При рождении отец дал ему имя Теофраст (богоречивый). Ученики иронично прозвали его Какофрастом (злоречивым). Полностью его законное имя звучало так — Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Этого ему показалось мало, и он сам стал скромно величать себя Парацельсом. Обычно это имя переводят, как «Подобный Цельсу». Рискнём высказать предположение, что выбирая это имя, Парацельс вкладывал в него другой смысл. Греческая частица «пара» означает не только близко, около, но и нарушающий что-либо. Поскольку Парацельс не признавал никаких авторитетов, даже Гиппократа, Галена и Авиценну, то вряд ли он представлял себя равным древнеримскому врачу и философу Авлу Корнелию Цельсу. Скорее всего, он видел себя уничтожающим его. Похоже, фанатичному Теофрасту не нравились призывы Цельса к примирению всех медицинских школ и попытки «сохранять середину между крайними мнениями». Важная деталь, Парацельс смело издевался над этими медицинскими авторитетами, и публично сжигал их книги.
Встречают по одежке...
Давайте повнимательнее присмотримся к Парацельсу, но присмотримся по-русски: встретим по одежке. Внешность у него запоминающаяся. По словам знаменитого психоаналитика и философа Карла Юнга, серьезно изучавшего историю Гогенгейма, «природа дала ему лишь приблизительно полутораметровый рост, болезненный вид, слишком короткую верхнюю губу, не до конца прикрывавшую зубы (признак, который нередко встречается у нервных людей), и таз, женственность которого казалась поразительной, когда в XIX веке его останки эксгумировали...». После этого ходила даже молва, что он был евнухом. В связи с этим заметим, что Теофраст любил выпить, покутить, но ни в одном труде о нём нет ни слова о его женщинах.
Парацельс по неделям мог не переодеваться, гордился, что он и его ученики «платья носят грубое, кожаное, шкурой либо фартуком завешенное, о кои они руки вытирают, пальцы свои в угли, в отбросы и всяческую грязь суют, а не в кольца золотые, и подобно кузнецам и угольщикам закопчены».
Провожают по уму
Не будем ханжами и проводим Парацельса по уму, то есть, по его достижениям, о которых можно прочесть во многих статьях. Во-первых, ему приписывают создание ятрохимии — врачебной химии, которую считают краеугольным камнем современной фармакологии и биохимии. Во-вторых, многие упорно утверждают, что он ввел в медицину опытный подход. То есть, в отличие от врачей-схоластов, он полагался не на теории, оторванные от реальности, а шел от жизни, полагаясь на наблюдения и результаты. Можно сказать однозначно, человек, сделавший в то время такие открытия, достоин не одной, а многих Нобелевских премий.
Странный опыт
Но давайте повнимательнее рассмотрим «опытный подход» Парацельса.
«Он страстно боролся с медицинской наукой своего времени и провозглашал ценность и необходимость „опыта“, но столь восхваляемый им опыт не имел ничего общего с сегодняшним пониманием опыта», — пишет Александр Койре, наш соотечественник, покинувший Россию перед революцией, и ставший самым известным историком науки в мире. Парацельса он изучал специально, и посвятил ему большой очерк.
Что же такое «опытный подход по Парацельсу»? Он несколько своеобразен — Какофраст признает только свой опыт, а опыт Авиценны, Галена и прочих великих медиков для него не существует. Проповедуя опытный подход, Парацельс практически исключает объект опыта — пациента. Будучи астрологом и алхимиком, он считает, что для постановки диагноза и выбора лечения сам больной не нужен. Про него все можно узнать по расположению звезд на небе.
«Для нас, — говорит Парацельс, — внешнее небо путеводитель по небу внутреннему». Внешнее небо это макрокосм, в котором отражается микрокосм — сам больной. И поскольку, небо внешнее перед глазами, а внутреннее, сокрыто от глаз кожными покровами, мышцами и прочими анатомическими структурами, лучше о нём судить по макрокосму. «Ибо кто смотрит вовнутрь сквозь кожу?» — задается вопросом Парацельс, и сам же отвечает: «Никто».
По его мнению, анатомия, изучающая строение человеческого тела, и проникающая внутрь его — тоже не нужна. Гогенгейм выступал против только начинавшихся медицинских вскрытий трупов, так как «внешнее небо учит и указывает, откуда происходит недуг у человека, а сам человек не показывает свой недуг». То есть, по сути, он даже отрицает необходимость осмотра и обследования пациента, а также необходимость изучения симптомов. Якобы «достаточно посмотреть на звезды, и вычислить его болезнь». Он вел себя как самые типичные врачи того времени, против которых так яростно выступал. Тогдашние доктора почти поголовно были астрологами. К слову, точно так же без осмотра он поставит диагноз своему современнику знаменитому гуманисту Эразму Роттердамскому. Согласитесь, вне всякого сомнения, такой опытный подход не может быть положен в фундамент современной медицины.
Ятрохимия или ятроалхимия
А теперь вернемся к врачебной химии (ятрохимии). Правильнее её называть ятроалхимией, которая бесконечно далека от привычной нам химии. Конечно, алхимики, многие из них были врачами, иногда проводили опыты, которые сопровождались химическими превращениями (их изучение — суть химии), но для развития настоящей химии гораздо больше пригодились не их исследования, а лабораторная посуда, используемая ими — реторты, колбы, мензурки и т.д. Химия и алхимия гораздо более отдалены друг от друга, чем алхимия и астрология. Поэтому, считать Парацельса родоначальником химии и фармакологии, оснований нет: «Не существует прямого пути от Гогенгейма к современной химии», — пишет швейцарский исследователь Парацельса Пирмин Майер.
Главное его новшество, использование вместо лечебных трав всякой «химии», главным образом, ртути, серы и сурьмы. Не странно, что от таких лекарств многие больные умирали. Парацельса стали обвинять в отравлениях. Он глубокомысленно отвечал: «А знаете ли вы, что есть яд? Все есть яд, и все есть лекарство. Одна лишь доза делает вещество или ядом, или лекарством». На самом деле, эту сентенцию, которой пытаются часто показать новаторство Теофраста, придумали ещё в древней Греции.
О своих будущих врачах-последователях Парацельс говорит: «Они будут геомантами, они будут адептами, они будут археями, они будут спагириками, у них будет квинтэссенция». Не уверен, что современные потомки Гиппократа узнают себя в этом описании. Карл Юнг, врач, психоаналитик и философ, изучая Парацельса по первоисточникам, сознался, что кроме бунта против официальной медицины затрудняется «указать, какие другие врачебные открытия принципиального характера можно приписать Парацельсу». При этом, если мы заглянем в более древние труды Гиппократа, то сможем найти массу рецептов и советов, актуальных и сегодня. Такова история науки, за несколько веков до Парацельса и после она сильно ушла в сторону, и лечиться у врачей было очень опасно. Часто опаснее, чем болеть.
Пламенный революционер
Возможно, в силу этого бунтарства советские историки медицины записали Парацельса в разряд пламенных революционеров, и представляли его как предтечу современной медицины. Но в реальности, это был человек своего раздираемого религиозными войнами времени, бесконечно далекий от современной науки. Нам кажется более справедливым взгляд на него Александра Койре: «Парацельс является одним из самых любопытных авантюристов в истории человеческой мысли. Избыточная, даже сверхизбыточная фантазия, страсть к познанию и жгучий интерес к миру, к конкретной живой реальности, воплотились в его гении — варварском, но все же гении, — и распад средневековой науки вызвал у него возрождение и оживление самых примитивных предрассудков более, чем у кого-либо из его современников. Половина того, чему он учил — это не что иное, как фольклор, выряженный в причудливые имена, которые он с детски наивной радостью изобретал по всякому поводу или даже без повода; имена, которым он придавал „латинские“ и „греческие“ корни и окончания. Он наслаждался возможностью — противопоставить ученой терминологии своих современников и соперников ещё большую абракадабру».
А, как известно, в абракадабре, если постараться, можно откопать истоки всех наук.