100 лет назад, 31 января 1921 года, в селе Челноковское, что на севере Ишимского уезда Тобольской губернии, произошёл конфликт между крестьянами и представителями советской власти. Продовольственный отряд, направленный в село для изъятия зерна, встретил сопротивление. Красноармейцы, сопровождавшие отряд, открыли огонь — двое сопротивлявшихся были убиты, и ещё двое ранены. В ответ крестьяне навалились массой. С помощью вил, дреколья и немногочисленных охотничьих ружей им удалось изгнать из села представителей продотряда.
Этот момент принято считать началом Западно-Сибирского восстания 1921-1922 гг. На самом деле крестьянские выступления против продразвёрстки наблюдались ещё осенью 1920 года. Но они носили более или менее мирный характер. Хотя и не без увечий и трупов. Так, в том самом селе Челноковское первую кровь пролили всё же крестьяне — в сентябре 1920 г. был убит член Челноковской волостной ячейки РКП (б) Иван Щербаков. А вот с января началась масштабная война.
По большому счёту такой поворот событий был неприятной неожиданностью для обеих сторон. В самом грубом приближении позиции каждой из них можно выразить примерно так.
Советская власть: «Почему сибирские крестьяне, ещё вчера вместе с нами гнавшие и рубившие колчаковцев, всецело поддерживающие новую власть, вдруг обратили оружие против нас?»
Крестьяне: «Почему новая власть, которая вроде как должна быть за простых людей, измывается над нами ещё похуже, чем прежняя? Как раньше кормили городских, так и сейчас кормим, да вот сейчас городские норовят задарма последнее отнять!»
На первый взгляд, правда за крестьянами. Действительно, продразвёрстка грозила деревне голодом — изымалось до 70% зерна, причём иной раз руку запускали и в семенной фонд.
С другой стороны, города уже сидели на голодном пайке, а деревня расставаться со своими ресурсами не спешила. Уже впоследствии, во время НЭПа, когда было запущено движение «За смычку города с деревней», рабочие реагировали на призывы власти скептически. Сводки ОГПУ фиксировали такие настроения: «О смычке с крестьянством часть рабочих говорит, что помогать чем-либо крестьянину не надо, потому что крестьянство в голодное время за кусок хлеба рвало с рабочего последнюю рубашку».
В реальности восстание носило очаговый характер. Дело даже не в том, что некоторые были уверены в твёрдости Советской власти, которая скоро оклемается и страшно отомстит всем восставшим. Ишимский историк Игорь Курышев отмечает: «Организаторам повстанческого движения пришлось прибегать к насильственным мобилизациям мужского населения в возрасте от 18 до 45 лет, в случае надобности не останавливаясь перед репрессиями... В частности, по показаниям жителя села Пеганово Д. А. Евсеева, его односельчанин М. Сазонов проводил мобилизацию крестьян на восстание, заявляя, что тех, кто не пойдет на восстание, будут убивать».
Иными словами, протестуя против продразвёрстки и насильственной мобилизации крестьян на разного рода работы, например лесозаготовительные и дорожные, восставшие начали свою насильственную мобилизацию, заставляя освежить в памяти народную мудрость насчёт хрена, который ничуть не слаще редьки.
Кроме того, повстанцы развернули натуральный террор, который если и отличался от более или менее сдерживаемого террора Советской власти, то лишь в худшую сторону: «Подчас повстанческий террор приобретал крайне уродливые, гипертрофированные формы, сопровождаясь выплеском архаичных, тёмных, животных пластов психики».
Документально зафиксированы, например, такие случаи: «Председатель Алексеевского сельсовета Аромашевского района Зелинский Моисей был бандитами захвачен на постели и в одном белье выведен на снег. Зелинского до бессознания избили и выбросили за деревню. Бандиты этим не ограничились: они принесли соли, посыпали ею изуродованное тело Зелинского и снова стали бить палками. Не удовлетворившись этим, бандиты придумали новую пытку: они вырезали у зараженного сифилисом кусок зараженного места и затерли его под кожу Зелинского». Или вот такие: «Главарь повстанцев Д. Новиков, проживавший в селе Пеганово, настоял убить коммунара С. Власова, которого нагим клал на бревно и бил колом по животу, а также выкалывал пикой глаза».
Красный комбриг Рахманов, один из тех, кто «жестоко подавил восстание, утопив беззащитных крестьян в крови», докладывал по инстанции: «В Омутинском районе повстанцы подвешивали женщин и детей, у беременных женщин разрезали животы, и всё это затем, чтобы в корне истребить семя коммуны...»
Судя по отдельным сведениям, ситуация с дисциплиной в рядах повстанцев была ещё похлеще, чем во времена Емельяна Пугачёва: «Толпа совершенно не признавала своих командиров, была полнейшая неразбериха. Арестовывали без их ведома, били, никого не спрашиваясь, и заступаться было невозможно».
Один из руководителей восстания Владимир Родин сполна испытал на себе справедливость выражения «за что боролись, на то и напоролись». Поначалу всё было прекрасно: «Он принял на себя этот великий пост начальника Народной Сибирской Армии по просьбе нашего местного населения, которому подчинились все командующие Народными Армиями от Ялуторовска, Тюмени и Омска». Но спустя буквально месяц, в конце февраля 1921 года, восставшие восстали уже и против своего заступника — его заподозрили в измене, арестовали, долго пытали и убили.
Надо сказать, что за сравнительно недолгое время своей «борьбы с коммунистами» восставшие успели серьёзно насолить местному населению. Советская власть была даже вынуждена строго предупреждать, что самосуд над повстанцами недопустим.