Встретившись с вдовой маршала Глафирой Лукиничной Блюхер-Безверховой, мы постарались посмотреть на его личность с особой стороны.
Павел Аптекарь, «АиФ»: Глафира Лукинична, у романтических историй, подобных вашей, есть одно качество: их участники хорошо помнят момент первой встречи...
Глафира Блюхер-Безверховая: Пожалуй, да. Весной 1932 г. моя семья жила в Хабаровске, а я училась на рабфаке медицинского института. Было мне 17, и, конечно, ни о каком замужестве я тогда еще не думала.
Началось все с того, что моя мама познакомилась с женой водителя Блюхера, которую звали Мария, и взялась что-то для нее сшить. Как-то я зашла к ним домой. В доме сидел незнакомый мужчина, одетый в неприметный штатский костюм, — я даже не сразу обратила на него внимание. В конце разговора Мария, обращаясь ко мне, сказала: «Графа, передай маме то-то и то-то». Мужчина вдруг встрепенулся и переспросил грозным голосом: «Графа?!»
Мне не понравился его тон, но я спокойно ответила: «Да, мое полное имя Глафира, но в семье меня зовут Графа».
«Не нравится мне это имя, — сказал мужчина. — Оно пахнет контрреволюцией». На следующий день мама объяснила мне, что я разговаривала с самим Василием Блюхером.
— Да, начало романа...
— Продолжение было иным. Мне то и дело стали приносить письма от Василия Константиновича, в которых он приглашал меня в гости. Я несколько раз побывала в доме, где он жил со своими матерью, сыном и племянницей. В результате стала позже приходить домой. У родителей это вызвало недовольство, и наши встречи на время прекратились.
В последних числах июля Блюхер снова пригласил меня к себе и стал расспрашивать о планах на будущее.
Через несколько дней после этого он заехал к нам домой - поговорить с моими родителями. На время разговора меня попросили выйти погулять, а когда я вернулась, то моя судьба была уже решена.
Первое время я чувствовала, что мать Василия Константиновича недовольна таким браком, хотя она, как мудрая женщина, ни разу не высказала мне это. Некоторое отчуждение я испытывала и со стороны жен высших командиров. Тут-то Василий Константинович и решил, что мне надо показать себя. В день рождения Красной Армии он устроил праздничный ужин.
Вечер устроили у нас — мы тогда занимали шестикомнатную квартиру, а по сути целый второй этаж дома. Праздник удался, и мой муж был очень доволен. Почти всех развезли по домам на машинах, а когда мы проводили гостей, то вдруг обнаружили двух оставшихся командиров: они были навеселе и брызгали друг на друга одеколоном из груш-пульверизаторов.
Такие веселые эпизоды хорошо запомнились, наверно, потому, что вообще-то свободного времени было мало. А когда родился первенец — Ваира, то стало еще меньше.
— Если не секрет, как могла семья маршала в Хабаровске проводить свободное время?
— Мы старались пойти в Дом Красной Армии на гастроли московских или ленинградских театров. А в 1934 г. в Хабаровске впервые после революции открылся ресторан.
Муж решил сделать мне приятное и пригласил меня туда, хотя я тогда кормила дочь и время для посещения увеселительных заведений было не самым лучшим. Посетителей было немного, и официант просто расшаркивался перед нами. Он принял нас отнюдь не за супружескую пару. Предлагал он и шампанское, и вина, и коньяки... Надо было видеть его лицо, когда Василий Константинович заказал себе пиво, а мне — молока и что-то из простых блюд.
— А вам не запомнились какие-нибудь встречи вашего мужа с другими видными военачальниками того времени?
— Понимаете, мы большую часть времени проводили на Дальнем Востоке, в отрыве от основной массы военного руководства. В Москву мы впервые приехали в 1935 г. Помню, что Василий Константинович много беседовал с Якиром, с которым его связывала прежняя дружба.
С тогдашним наркомом обороны Ворошиловым — это я уже тогда понимала — у мужа были сложные отношения. Василий Константинович, например, требовал, чтобы новые дивизии посылали на Дальний Восток только после того, как для них построят казармы, а Ворошилову это казалось второстепенным вопросом. После посещения дач высших руководителей муж как-то сказал: «Хорошо себе понастроили, а моим дивизиям в землянках и палатках зимовать».
О 1937 г. вспоминать тяжело. Муж вернулся из Москвы каким-то погасшим, говорил, что происходит что-то невероятное. Уже потом я узнала, что он подписал протокол судебного заседания, где был вынесен смертный приговор Тухачевскому, Уборевичу, Якиру и другим, но не подписал приговор. Когда в конце июля 1938 г начались бои у озера Хасан, муж старался быть на передовой, чтобы исправить то, что «накомандовал» Мехлис. Тот однажды приказал атаковать «в лоб» сопку, возвышавшуюся над болотистой равниной. Страшно подумать, что случилось бы с дивизией, если бы муж не отменил приказ.
Ну а потом пребывание Блюхера на передовой «объяснили» тем, что он якобы договорился с японцами, что те его не тронут. В конце августа мужа вызвали из Хабаровска в Москву. Немного позже он вызвал меня со всей семьей. Нас отправили «отдыхать» на дачу Ворошилова в Сочи — фактически под домашний арест.
В начале ноября за нами «пришли». Семь месяцев я провела в одиночке на Лубянке, ничего не зная о судьбе мужа и детей. Потом мне дали восемь лет «за недонесение о преступных намерениях мужа». Освободившись, я работала скотницей, штукатуром, бригадиром полеводческой бригады в Новосибирской области.
Только в 40-х гг., когда мне разрешили переписку, я смогла связаться с дочерью Василия Константиновича от первого брака Зоей. От нее я узнала, что Ваира находится в детском приемнике. Но поиски нашего младшего ребенка — сына Василина ни к чему не привели: мне пришли две официальные справки, в которых значились разные даты смерти, причем от разных болезней. В 50-е гг. появились несколько молодых людей, которые выдавали себя за моего сына, но эти самозванцы не смогли меня обмануть.
Всеволод, сын Василия Константиновича от первого брака, попал в приемник- распределитель, затем воевал, был представлен к наградам, но во время войны — как «сын Блюхера» — не получил ни одной. Только в 1964 г. ему вручили орден Красного Знамени.