205 лет назад, 30 мая 1814 г., появился на свет революционер, который по индексу цитируемости запросто может тягаться с такими тяжеловесами, как Ленин, Сталин или Мао Цзэдун, не говоря уж о всякой мелкоте вроде Фиделя Кастро или незаслуженно раскрученного Эрнесто Че Гевары.
Звали человека Михаил Бакунин, а его знаменитый лозунг «Разрушение — это созидание» до сих пор будоражит умы.
И не просто будоражит, но является одним из самых узнаваемых брендов анархического движения как такового. Может быть, ещё в большей степени, чем не менее знаменитое «Анархия — мать порядка». Во всяком случае, герои рассказа «Мальтийский крест» другого возмутителя спокойствия Эдуарда Лимонова расставляют акценты безошибочно: «А кто ты, маленький? — ласково спросил он и даже остановился, чтобы взглянуть мне в лицо. — У тебя ни ..... нет, и висит плакат с лозунгом Бакунина над кроватью: „Destruction is Creation“. Анархист, кто же еще…»
Надо признать, что, как это часто случается, мысль нерядового человека сильно сократили, принудительно впихнув её в довольно-таки дубовую форму афоризма. В реальности же Михаил Бакунин тогда выступил в редком для себя амплуа философа. И, выдав классическое утверждение: «Дух разрушающий есть дух созидающий, страсть к разрушению есть вместе творческая страсть», озаботился пространным объяснением: «Отрицательной страсти далеко не достаточно, чтобы подняться на высоту революционного дела; но без неё последнее немыслимо, невозможно, потому что не может быть революции без широкого и страстного разрушения. Разрушения спасительного и плодотворного, потому что именно из него, и только посредством него, зарождаются и возникают новые миры».
Забавно, что впоследствии этот тезис взяли на вооружение люди, занимающиеся внедрением инноваций. Например, если посмотреть на развитие музыкальной индустрии, то мы увидим череду последовательных и вполне революционных разрушений. Рынок распространения музыки на кассетах — а это действительно был целый мир — уничтожили путём внедрения CD. Те в свою очередь практически вымерли под напором формата MP3, и, похоже, это ещё не конец. Словом, дух Бакунина незримо витает над любым инновационным проектом, и никуда от него уже не деться.
Удивительно, что, худо-бедно освоив философию Бакунина и даже применив её на практике, современные деятели напрочь отринули фигуру автора. Впрочем, на самом деле удивляться тут не стоит. Да, его теоретические выкладки можно и нужно использовать. Но не все, а только отдельные, да и то осторожно и с оглядкой. А вот на описание художеств и приключений самого Михаила Александровича лучше вообще наложить запрет. Во всяком случае, помалкивать. По той простой причине, что даже на солидной исторической дистанции он чертовски обаятелен и может служить «дурным примером для радикальной молодёжи».
Кстати, это чистая правда. В сороковые годы XIX столетия Бакунин участвует во всех мало-мальски заметных революционных выступлениях в Европе, и не просто участвует, но и активно «раскачивает лодку», создавая себе при этом репутацию человека, который даст сто очков вперёд самым отъявленным радикалам. Один из таких, Луи Коссидьер, участник французской революции 1848 года, скажет потом: «Что за человек! Что за неукротимый человек! Бакунин в первый день революции — просто клад, но на следующий уже день его нужно бы повесить, так как он способен нарушить всякий порядок, кем бы тот ни был заведён».
Француз здесь расписывается в собственной трусости и неумении довести дело до конца. Чуть лучше дела у Бакунина пойдут с немцами, когда ему в мае 1849 года придётся фактически возглавить Дрезденское восстание. Видя, что напор правительственных войск Саксонии, которые к тому же позвали на помощь совсем уже отмороженных пруссаков, слишком силён, он призывает сделать три вещи. Для начала — спилить деревья Максимилиановской аллеи, чтобы преградить путь кавалеристам. Это частично исполняется и даёт шанс отступить в относительном порядке. Затем, согласно плану Бакунина, полагалось вынести на баррикады шедевры живописи из знаменитой Дрезденской галереи: «Прусские офицеры zu klassisch gebildet (имеют чересчур классическое образование, — Ред.), чтобы отдать приказ стрелять по Рафаэлю». Подразумевалось, что если и будут стрелять, то прославят себя как отвратительные варвары. В качестве последней песни предлагалось единовременно запалить все дома аристократов, а революционное правительство во главе с самим Бакуниным сосредоточить в ратуше, напичканной порохом, и в момент попытки штурма поджечь и взорвать всё это к чертям собачьим.
Ни одна из этих оригинальных и радикальных — типично русских — идей у немцев понимания не нашла. Впрочем, за всех немцев говорить, наверное, не стоит. Нашёлся единственный, кто, будучи участником этого восстания, оказался настолько очарован Бакуниным, что буквально смотрел ему в рот и готов был исполнять любое его приказание: «Меня поразила импозантная внешность этого человека, находившегося в расцвете тридцатилетнего возраста. Все в нем было колоссально, все веяло первобытной свежестью. Мои впечатления от него колебались между невольным ужасом и непреодолимой симпатией…». Звали этого немца Рихард Вагнер. Да-да, тот самый. Прославленный композитор, гений, который впоследствии сознавался, что на создание образа Зигфрида — одного из центральных героев оперной тетралогии «Кольцо Нибелунгов» — его сподвиг именно неукротимый русский революционер Михаил Бакунин. Между прочим, человек Зигфрид на равных сходится в поединке с богом Вотаном, ломает его копьё и вынуждает отступить, а погребальный костёр Зигфрида перекидывается на Вальгаллу, обиталище богов, и все они гибнут в пламени.
Чуткий к таким делам Александр Блок уловил сущность личности Бакунина ничуть не хуже Вагнера. В своей статье к тридцатилетию смерти Михаила Александровича он особо отмечает: «Мы читаем Бакунина и слушаем свист огня. Займем огня у Бакунина! Только в огне расплавится скорбь! Скажем: огонь».
И скажут. Двенадцать лет спустя, в действительно огненном 1918 году, появятся знаменитые «Двенадцать» со строками, начало которых Блок явно видел в фигуре Бакунина: «Мировой пожар в крови — Господи, благослови!»