105 лет назад, 6 июля 1918 года, в Москве, по адресу Денежный переулок, дом 5, в бывшем особняке текстильного магната и миллионера Сергея Берга раздалось несколько выстрелов и, как сейчас сказали бы, «хлопок». Так было оформлено одно из знаковых событий революции — убийство германского посла Вильгельма фон Мирбаха.
В шаге от раскола
Посольство Германской империи располагалось в этом особняке с апреля 1918 года. Немцы во главе с графом Мирбахом въехали туда буквально спустя считанные недели после заключения Брестского мира. Нельзя сказать, что им были тут рады — общество воспринимало подписание Брестского мирного договора, по которому к Германии отходила чуть ли не треть русских территорий в Европе, как национальный позор. Причём позор невероятных масштабов — такой позор можно смыть только кровью.
Кровь пролилась 6 июля. И то, что «хлопок», который был взрывом толовой бомбы, оказался малоэффективным, роли не играло. Дело довершили пули Якова Блюмкина и Николая Андреева. Кто из них ранил, а кто доподлинно убил германского посла — тоже неважно. Есть мнение, что роковым для Мирбаха оказался выстрел Николая Андреева — тот, дескать, стрелял наверняка, в голову. Есть мнение, что Андреев только довершил дело, произведя «контрольный выстрел», и что даже без него Мирбах, получив несколько пуль от Блюмкина, всё равно был обречён. В любом случае вся слава досталась Блюмкину.
А это была именно что слава. Слава невероятных, почти общенациональных масштабов. В конце концов, даже партия большевиков едва было не раскололась по линии отношения к Брестскому миру. Только 23 февраля 1918 года, то есть всего лишь за десять дней до подписания мирного договора, Ленин с превеликим трудом сумел протащить решение на заседании ЦК РСДРП (б). И ситуация была не то чтобы совсем уж в его пользу. Из пятнадцати человек лишь семеро, включая самого Ленина, голосовали за мир. Четверо во главе с Николаем Бухариным были категорически против. Ещё четверо, включая таких видных деятелей, как Феликс Дзержинский и Лев Троцкий, сначала тоже были против. Этот расклад не сулил ничего хорошего — большинством в один голос ЦК партии большевиков уверенно заваливал подписание мирного договора. Лишь угроза Ленина уйти в отставку смогла как-то изменить ход событий. Только тогда Троцкий и Дзержинский, сотоварищи, сочли за благо воздержаться от голосования, и Ленин мог вздохнуть спокойно.
Вернее, относительно спокойно. До раскола в партии большевиков не дошло. А вот в Советском правительстве он всё-таки произошёл. Дело в том, что народные комиссариаты земледелия, имуществ, юстиции, почт и телеграфов, а также местного самоуправления на тот момент возглавляли члены партии ПЛСР — левые эсеры. Они голосовали против подписания Брестского мира, а потом и против его ратификации. Когда их голоса не учли, они демонстративно вышли из Совета народных комиссаров.
Позёр-одиночка
Яков Блюмкин состоял как раз в партии ПЛСР. Более того — он был ещё и сотрудником ЧК, возглавляя «германский отдел» этой структуры. То, что Мирбах был убит советским чекистом, сильно запутало и современников, и потомков. В советской историографии считалось, что этот террористический акт служил сигналом к началу заранее спланированного мятежа левых эсеров, которые хотели захватить власть. В постсоветское время обрела респектабельность иная версия — мол, убийство Мирбаха было заранее спланированной провокацией большевиков, которые спали и видели, как бы устранить конкурентную партию.
Если же посмотреть внимательнее на главного исполнителя террористического акта, то может возникнуть сомнение в том, что все последующие события были кем-то спланированы заранее. Скорее всего, и большевики, и эсеры были вынуждены как-то импровизировать после этого громкого и бессмысленного убийства, совершённого позёром-одиночкой.
Да, именно так. Судя по многочисленным воспоминаниям современников, знавших и наблюдавших Якова Блюмкина, он был из определённой породы людей, которым комфортно только в такой обстановке, когда всё кругом горит и взрывается. Если ничего не горит — не беда. Они сами всё взорвут и подожгут, поскольку в этих декорациях им не просто комфортно — они в них ещё и наиболее эффективны.
Нельзя сказать, что Блюмкин был таким уж идейным эсером. В революции его привлекала внешняя сторона — дело модное, сулящее небывалые опасности, авантюры и приключения. Кроме революции в те годы была ещё одна модная сфера, о карьере в которой мечтали многие романтически настроенные молодые люди, — поэзия. Блюмкину удаётся сочетать приятное с ещё более приятным. Сразу после убийства Мирбаха его намеревались арестовать и расстрелять. Однако в 1919 году он является к большевикам с повинной. И те, поняв, что такой кадр лучше использовать, чем сразу пускать в расход, дают ему задания одно другого экзотичнее. Сначала Блюмкин отмечен в советской миссии в Персию и создании там Гилянской советской республики. Затем становится Главным инструктором по госбезопасности в Монгольской республике. В промежутках — визиты в Москву и Петроград, где Блюмкин — одна из самых заметных фигур в поэтическом мире того времени. Он поддерживает дружеские отношения с Сергеем Есениным, Владимир Маяковский дарит ему книги с трогательной надписью: «Дорогому товарищу Блюмочке», о нём уважительно отзывается Борис Пастернак, Владислав Ходасевич называет его «милым парнем»... А находящийся на пике популярности Николай Гумилёв посвящает ему строфу в своём поэтическом завещании «Мои читатели», написанном за несколько месяцев до гибели:
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи...
Словом, он добивается всего, о чём мог мечтать одесский юноша, до революции занимавший скромную должность электромонтёра консервной фабрики. Борис Ефимов, художник-карикатурист, то есть человек, обладающий врождённым талантом схватывать в персонажах самые характерные их черты, отзывался о своих встречах с Блюмкиным так: «Я не раз встречал Блюмкина в редакциях, в творческих клубах, в обществе журналистов, писателей, и повсюду он любил находиться в центре внимания, всячески давая понять, что он — личность историческая, разглагольствуя о былях и небылицах своей биографии... Смотрел на него, конечно, с любопытством — у него как будто на лбу было написано: „Я — тот самый Блюмкин, который убил Мирбаха!“»