Не виновата
Последнюю неделю января 1878 г. высший свет Петербурга обсуждал покушение на генерал-губернатора столицы Федора Федоровича Трепова.
Предшествовали покушению следующие события.
6 декабря 1876 г. состоялась демонстрация молодежи на площади у Казанского собора в Петербурге. В процессе демонстрации был арестован студент А. С. Боголюбов.
13 июля 1877 г. в дом предварительного заключения в Петербурге приехал градоначальник Трепов. Во дворе ему на глаза попались трое заключенных, в том числе и Боголюбов. Поравнявшись с Треповым, они сняли шапки и поклонились. Обогнув здание, Боголюбов с товарищами вновь встретился с Треповым, но второй раз решил уже не здороваться. Однако Трепов закричал: «Шапку долой!» — и сделал движение, намереваясь сбить с головы Боголюбова шапку. Студент отшатнулся, и от резкого движения шапка свалилась с его головы. Большинство видевших это решили, что Трепов ударил Боголюбова. Раздались крики, стук в окна. Тогда Боголюбова прилюдно было приказано сечь на глазах у всех заключенных. Весть о случившемся быстро облетела весь Петербург. Поползли слухи, что Боголюбову дали не 25 розг, а секли до потери сознания.
Порку Боголюбова революционно настроенная молодежь восприняла как вопиющее нарушение прав человека. Все ждали, что Трепова накажут, но этого не произошло. И тогда роль карающего меча решила сыграть скромная школьная учительница, дочь дворянина Вера Засулич. Она купила револьвер, записалась на прием к Трепову и, зайдя в кабинет, в упор выстрелила в генерала.
Следствие по делу Засулич велось быстро и к концу февраля было окончено.
Власти оказывали на председателя Петербургского окружного суда Анатолия Федоровича Кони сильное давление с тем, чтобы он повлиял на присяжных и те вынесли обвинительный приговор. Было предложено даже изъять дело у присяжных и передать его в Особое Присутствие. Но Кони, втайне симпатизировавший террористке, не шел ни на какие уступки властям.
Ровно в 11 часов утра 31 марта 1878 г. открылось заседание Петербургского окружного суда. Небольшая зала заседаний уголовного отделения была набита до отказа. Генеральские эполеты, элегантные наряды дам из высшего света, сшитые специально к этому дню. Среди представителей прессы — знаменитый журналист Градовский и писатель Федор Достоевский.
Под охраною жандармов с саблями наголо из боковой двери выводят девушку в черном люстриновом платье. Это и есть знаменитая Вера Засулич: бледная, тщедушная, с некрасивым калмыцким лицом, запавшими щеками и заострившимся от худобы носом.
Деяние Засулич было квалифицировано по статьям 9 и 1454 Уложения о наказаниях, что предусматривало лишение всех прав состояния и ссылку в каторжные работы на срок от 15 до 20 лет.
Однако на фоне бесцветной, по общему признанию, речи обвинителя на этом процессе речь защитника была блестящей. Это поистине был звездный час присяжного поверенного Александрова. Ни до этого, ни после он никогда больше не достигал подобных высот. Длинный, тощий, с истерическими нотками в голосе, он изливал яд на систему, приведшую скромную девушку на скамью подсудимых. Он говорил о суде не над Верой Засулич, а над Треповым и ему подобными! Публика рыдала.
Перед тем как присяжные получили вопросительный лист и удалились для принятия решения, их напутствовал А. Ф. Кони. Несмотря на то что царь и министр юстиции требовали от него любыми путями добиться обвинительного приговора, он, по сути, подсказал присяжным оправдательный приговор.
Во время перерыва Достоевский, прогуливаясь с Градовским, печально произнес:
— Теперь ее, чего доброго, в героини возведут...
Заседание возобновилось лишь около шести часов вечера. Присяжные вошли в залу, теснясь, с бледными лицами, не глядя на подсудимую. Мертвая тишина в зале.
— Не виновна!
Крики восторга, рыдания, аплодисменты, топот ног — все слилось в один вопль. Наконец зал стих, и Кони объявил Засулич, что она оправдана и что приказ о ее освобождении будет подписан немедленно.
Из воспоминаний приятельницы Засулич А. Малиновской:
«Помню, однажды, рассказывая мне о том, что она почувствовала, услыхав из уст председателя суда о своем оправдании, она сказала, что то была не радость, а необыкновенное удивление, за которым тотчас же последовало чувство грусти. “Я не могла объяснить себе тогда этого чувства, но я поняла его потом. Если бы я была осуждена, то, по силе вещей, не могла бы ничего делать и была бы спокойна, потому что сознание, что я сделала для дела все, что только могла, было мне удовлетворением. Но теперь, раз я свободна, нужно снова искать, а найти так трудно”.
Вере хотелось бы стрелять в Треповых каждый день или, по крайней мере, раз в неделю. А так как этого нельзя, так вот она и мучится».
Из воспоминаний очевидца князя Мещерского:
«Процесс Засулич проходил как в кошмарном сне. Никто из разумных людей никак не мог понять, как могло состояться в зале суда такое страшное глумление над законностью. Ведь она стреляла в человека, тяжело ранила его, а ее признали невиновной и отпустили».
Из речи председательствовавшего на суде А. Ф. Кони:
«Господа присяжные заседатели! Картина самого события в приемной градоначальника 24 января должна быть вам ясна. Все свидетельские показания согласны между собою в описании того, что сделала Засулич. Некоторое сомнение может возбудить лишь показание потерпевшего, прочитанное здесь, на суде. Но это сомнение будет мимолетное. Для него нет оснований, и предположение о борьбе со стороны Засулич и о желании выстрелить еще раз ничем не подтверждается. Надо помнить, что показание потерпевшего дано почти тотчас после выстрела, когда под влиянием физических страданий и нравственного потрясения, в жару боли и волнения, генерал-адъютант Трепов не мог вполне ясно различать и припоминать все происходившее вокруг него. Поэтому, без ущерба для вашей задачи, вы можете не останавливаться на этом показании.
Существует, если можно так выразиться, два крайних типа подсудимых. С одной стороны — обвиняемый в преступлении, построенном на своекорыстном побуждении, желавший воспользоваться в личную выгоду плодами преступления, хотевший скрыть следы своего дела, бежать сам и на суде продолжающий то же в надежде лживыми объяснениями выпутаться из беды, которой он всегда рассчитывал избежать, — игрок, которому изменила ловкость, поставивший на ставку свою свободу и желающий отыграться на суде. С другой стороны — отсутствие личной выгоды в преступлении, решимость принять его неизбежные последствия, без стремления уйти от правосудия — совершение деяния в обстановке, которая заранее исключает возможность отрицания вины.
К какому типу ближе подходит Вера Засулич, решите вы и сообразно с этим отнесетесь с большим или меньшим доверием к ее словам о том, что именно она имела в виду сделать, стреляя в генерал-адъютанта Трепова.
Чувство мщения свойственно немногим людям; оно не так естественно, не так тесно связано с человеческой природой, как страсть, например, ревность, но оно бывает иногда весьма сильно, если человек не употребит благороднейших чувств души на подавление в себе стремления отомстить, если даст этому чувству настолько ослепить себя и подавить, что станет смешивать отомщение с правосудием, забывая, что враждебное настроение — плохое подспорье для справедливости решения. Каждый более или менее в эпоху, когда еще характер не сложился окончательно, испытывал на себе это чувство. Состоит ли оно в непременном желании уничтожить предмет гнева, виновника страданий, вызвавшего в душе прочное чувство мести? Или наряду с желанием уничтожить — и притом гораздо чаще — существует желание лишь причинить нравственное или физическое страдание или и то и другое страдание вместе? Акты мщения встречаются, к сожалению, в жизни в разнообразных формах, но нельзя сказать, чтобы в основе их всегда лежало желание уничтожить, стереть с лица земли предмет мщения.
Вы знаете жизнь, вы и решите этот вопрос. Быть может, вы найдете, что в мщении выражается не исключительное желание истребить, а и желание причинить страдание и подвергнуть человека нравственным ударам. Если вы найдете это, то у вас может явиться соображение, что указание Засулич на желание отомстить еще не указывает на ее желание непременно убить генерал-адъютанта Трепова».
Из речи адвоката Александрова:
«Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении. Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, свершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя. В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, — женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах божественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественной безопасности нужно признать кару законною, тогда да свершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь! Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва».
***
После того как Веру Засулич объявили невиновной, ее подняли на руки и вынесли на улицу, где ждала ошалевшая от радости толпа. Несмотря на решение присяжных, император в тот же день приказал взять Веру Засулич под стражу и держать «до поступления дальнейших распоряжений». Чтобы помешать исполнению этого приказа, друзья Веры спрятали ее на конспиративной квартире, а потом помогли переехать в Швецию.