100 лет назад, 1 марта 1921 года, на Якорной площади Кронштадта состоялся митинг, в котором участвовало 15 тысяч человек. Официальной целью митинга было принятие резолюции из 15 пунктов, первым и главным из которых был следующий: «Ввиду того, что настоящие Советы не выражают волю рабочих и крестьян, немедленно сделать перевыборы Советов тайным голосованием, причём перед выборами провести свободную предварительную агитацию всех рабочих и крестьян».
Считается, что с этого момента начался Кронштадтский мятеж — такая точка зрения господствовала в советской историографии. Эмигрантские круги настаивали на формулировке «Кронштадтское восстание». Ни то ни другое реальности не соответствует.
В данном случае слова имеют серьёзное значение. Мятежом принято называть стихийное вооружённое выступление против власти. Восстанием — подготовленное массовое вооружённое выступление. Мятеж в негласной табели о рангах стоит существенно ниже восстания. Ниже него только бунт. А выше восстания — уже революция.
Впрочем, в Кронштадте 1921 года, во всяком случае, изначально, митингующие оружия в руки не брали. И, значит, повторим, не было там ни мятежа, ни восстания. А было просто противостояние с властью. Которое только потом, в результате штурма Кронштадта войсками, верными правительству, переросло в вооружённое сопротивление.
Вообще-то для отечественной истории подобные эпизоды настолько не редкость, что специально был придуман прекрасный термин, которым в дискуссиях о Кронштадте почему-то никто до сих пор не воспользовался — «сидение». Подразумевается «в осаде». Самое крупное, Соловецкое сидение монахов, недовольных церковными реформами патриарха Никона, вообще продолжалось чуть ли не восемь лет — с 1668 по 1676 гг. Кстати, чем-то оно напоминало краткосрочное Кронштадтское сидение. И там и там дело происходило на островах, и там и там формальной причиной были идеологические трения между властью и выступавшими. Другое дело, что Реввоенсовет, в отличие от царя Алексея Михайловича, фактически сразу принял решение о штурме крепости, не затягивая дело и не размениваясь по мелочам вроде осады или блокады.
Вообще же выступление моряков Кронштадта у многих тогда вызвало откровенное злорадство. Дескать, смотрите-ка, что получается — балтийские матросы, «братишки», «краса и гордость революции» вдруг вознамерились бросить вызов большевикам! Значит, Ленин с Троцким дали маху и окончательно сели в лужу — если уж их преторианская гвардия выступает против них, то дни большевиков сочтены.
На самом деле большевики были прекрасно осведомлены, что такое балтийские «братишки» и какова их настоящая роль в Революции и Гражданской войне. Ни для кого из них не было секретом, что доверять матросам опасно. По одной простой и очевидной причине. Матросы с самого начала, ещё до прихода большевиков к власти, претендовали на статус самостоятельной революционной силы. Временное правительство вообще не контролировало Кронштадт. У матросов с весны 1917 года был свой Совет, который провозгласил на своей территории что-то вроде автономной республики: «По делам государственного порядка вступаем в непосредственные отношения с Советом рабочих и солдатских депутатов города Петрограда». Заметим — не подчиняется Совету Петрограда, а «вступает с ним в отношения». Более того — Кронштадт, если там кому-то что-то не нравилось, мог наплевать и на Ленина. Так, когда Владимир Ильич говорил о мире и выходе России из войны, совет форта «Красная горка» вынес любопытный вердикт: «Тактика Ленина у нас сочувствия не вызывает, и борьбу с германским империализмом мы прекращать не собираемся».
Словом, для большевиков это были не соратники, а попутчики. Ценные кадры, которыми можно было пользоваться. Но с оглядкой, потому что претензии на «главную роль в Революции» у балтийцев никуда не делись.
Что, кстати, доказала их пресса. Да-да, в Кронштадте выпускалась и своя газета под названием «Известия Временного Революционного Комитета». 5 марта 1921 года там вышла антибольшевистская статья под заголовком «Злоба бессильных», где прямым текстом заявлялось: «Три дня, как Кронштадт сбросил с себя кошмарную власть коммунистов, как четыре года назад сбросил власть царя и царских генералов...»
Это заявление не может не напомнить прекрасную басню Ивана Дмитриева про муху, сидящую на рогах у идущего вола. В ответ на вопрос, откуда, мол, идёте, муха гордо отвечает: «Мы пахали!»
Нет, разумеется, заслуг «братишек» в деле Революции никто умалять не собирается. Но утверждать, что Кронштадт в одиночку скинул царя, — это уж слишком.
О том, что балтийцы претендуют на статус самостоятельной силы, большевики, разумеется, знали. Но отлично знали они и другое. Большая часть самых активных кронштадтских матросов давно уже находилась вне Кронштадта. Потому что большевики часто латали прорехи на фронтах и вообще везде, где нужно было усилить «революционную сознательность», как раз-таки ценными кадрами с Балтфлота. На момент 1921 года самые опасные «братишки» были распылены по всей стране.
В результате поиграть с большевиками в игру «Мы здесь власть!» решили те, о ком впоследствии Лев Троцкий напишет: «Моряки, которые оставались в Кронштадте до начала 1921 года, не найдя себе применения ни на одном из фронтов гражданской войны, были, по общему правилу, значительно ниже среднего уровня Красной армии и заключали в себе большой процент совершенно деморализованных элементов, носивших пышные панталоны „клёш“ и причёску сутенеров».
В принципе, даже у этих могло кое-что получиться. Недаром первый штурм Кронштадта, предпринятый Михаилом Тухачевским на рассвете 8 марта, окончился неудачей. Целых два полка отказались «стрелять в своих» и были разоружены. Если бы к этому прибавилось недовольство рабочих Петрограда, то возиться с Кронштадтом пришлось бы долго.
Но, несмотря на ожидания «братишек», ничего такого не произошло. Рабочие в конце февраля 1921 года действительно бастовали и митинговали, требуя увеличить пайки. Большевики, отлично разбираясь в вопросе, подкинули им хлеба и консервов, так что аккурат к 1 марта, либо в самом крайнем случае к 3 марта, все бастовавшие предприятия вернулись к работе.
Расчёт Кронштадта на поддержку рабочих не оправдался. В том числе и по той причине, о которой говорил тот же Троцкий: «Когда голодному Питеру приходилось особенно туго, в Политбюро не раз обсуждали вопрос, не сделать ли „внутренний заём“ у Кронштадта, где оставались еще старые запасы всяких благ. Но делегаты питерских рабочих отвечали: „Добром от них ничего не возьмешь. Они спекулируют сукном, углём, хлебом. В Кронштадте теперь голову подняла всякая сволочь“. Такова была реальная обстановка, без слащавых идеализаций задним числом».
Второй штурм, начатый в ночь на 17 марта, оказался успешным. Сражение, длившееся около суток, окончилось победой правительственных сил. Попытка показать большевикам, кто здесь власть, окончилась вполне предсказуемо.