На эту тему не желает говорить почти никто. Фотограф из Нидерландов Клаудиа Хайнерманн, устраивавшая выставку со снимками из жизни «вольфcкиндер», после двух дней размышлений отказалась от интервью. Женщина, помогавшая ей в Калининграде — тоже. Норвежский журналист, расследовавший дело «детей-волчат», не ответил на мой запрос. Двое «волчат», проживающие ныне в Литве (мужчина и женщина), сообщили мне по телефону, что не хотят больше вспоминать о прошлом. В чём же дело? После капитуляции дивизий вермахта в Кёнигсберге 9 апреля 1945 года советские бойцы обнаружили в городе... десятки тысяч немецких детей-беспризорников в возрасте от трёх до четырнадцати лет. Их родители либо бежали из города при массовом исходе населения Восточной Пруссии в январе-феврале (и потеряли своих отпрысков в неразберихе), либо погибли во время бомбардировок Кёнигсберга союзной авиацией и уличных боёв: ведь отцы сирот были солдатами вермахта. Встал серьёзный вопрос — что же делать с толпами малышей и подростков? Часть «немчиков» (не менее 20 000) вскоре оказалась на воспитании у крестьян Литовской ССР, другая часть — в государственных детдомах, а вот остальные... Согласно изданной в ФРГ книге «Забытое поколение», из остававшихся в Калининграде к 1947 году 4 700 немецких сирот большинство были усыновлены семьями советских переселенцев — хотя документы об этом не находятся в открытом доступе.
«Русские относились лучше»
В 1951 году последних немецких жителей Калининградской области выселили в ГДР, но «вольфскиндер» («дети-волчата», как называли сирот Восточной Пруссии) не приезжали на вокзалы. Им некуда было ехать — они не знали родственников в Германии и боялись, что не найдут себе еду. Отношение же в Литовской ССР к немецким детям проявлялось по-разному. «Кто-то принял их как батраков и не церемонился, заставляя делать тяжёлую работу, — рассказывает доцент Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта Илья Дементьев. — А некоторые просто сжалились над осиротевшим ребёнком, предоставили ему еду и кров. Многие “волчата” не знали своих немецких имён и смогли найти родственников в Германии только в девяностых. Они признаются, что даже сегодня им больно вспоминать детские годы». Истории «вольфскиндер», перебравшихся с востока Пруссии в Литву, схожи, как две капли воды.
Потшиес (в 1945 году ему было 14 лет) вспоминал: его приютил литовец, потерявший руку на фронте — ибо служил «во вспомогательной полиции рейха». Бывший полицай держал ребёнка как раба — «во время войны, под бомбардировками, мне и то жилось удобнее». Затем Хорст получил паспорт Советского Союза, был призван в армию и проходил службу в городе Грозный: «Русские относились ко мне намного лучше, чем тот крестьянин... там было тепло, давали одежду и кормили». Только в шестидесятых Потшиес признался своей жене, что является немцем, сбежавшим из Восточной Пруссии.
Просила еду у красноармейцев
Потшиес — редкий «волчонок», сохранивший немецкий язык. Почти все «вольфскиндер» полностью его забыли, говорят только по-литовски и по-русски. В девяностые годы некоторые нашли своих братьев и сестёр в Германии, и... так и не встретились с ними.
«Зачем? — говорит Алдона Зигмантине (в 1945-м её звали Кристель Шеффлер). — Я не знаю немецкий, разговаривать по телефону с братом мне и то приходится через переводчика». 25 лет назад она съездила в Калининград вместе с другими «волчатами» и нашла свой старый дом — пожилая русская женщина впустила её посмотреть комнаты, угостила чаем.
Среди «вольфскиндер» сперва были популярны попытки учить родной язык заново, но в пожилом возрасте немецкий даётся не всем. Хотя есть и исключения. Луизе Квич в 1945-м году было пять лет, она не помнит, как потеряла сестру и мать. В её воспоминаниях сохранилось одно: как она вышла к советской казарме в Литве и попросила поесть. Красноармейцы взяли шефство над крохотной девочкой, поселили малышку в здании комендатуры и кормили, затем один из них договорился с родителями своей литовской подруги, дабы те удочерили ребёнка. Луиза во взрослом возрасте с трудом выяснила, что она немка (в её памяти на немецком сохранились только названия игрушек) — поэтому выучила язык детства снова, хоть оказалось и непросто.
«Большинство “вольфскиндер” вообще не знают, что они “волчата”, — считает Луиза. — Попросту не могут вспомнить прошлое, ведь им тогда было мало лет от роду».
Умер после Афганистана
Луизе повезло — приёмные родители любили её и баловали. С остальными случалось всякое. Приличному количеству немецких «приёмышей» литовские крестьяне, использовавшие их бесплатный труд, заявляли — не смейте от нас бежать, вас тут же схватят русские и отправят в Сибирь. Алдона Зигмантине говорила: давшая ей убежище семья в Литве обращалась с ней, словно с рабыней. Если она плохо доила корову, её избивали до потери сознания. Алдону записали как родную дочь, сделали советский паспорт — лишь в 1958 году девушка вышла замуж за литовца и уехала из ненавистного деревенского дома. Алдона устроилась на завод металлопроката, супруг принял эстафету насилия от приёмных родителей: постоянно бил и издевался. Младший сын Алдоны Пауль умер в 1982 году вскоре после возвращения домой с военной службы в Афганистане.
«Мне очень хочется, чтобы больше людей понимало, насколько жестока война», — заявила она в интервью для проекта фотографа Клаудии Хайнерманн. Эвальд Густав Борк, родившийся в Кёнигсберге (в 1945-м ему исполнилось 11 лет), перебрался в Литву, едва его мать умерла от голода — «Мы туда поехали, ходили разные слухи: там зажиточные крестьяне и есть чем питаться». Эвальд год пас коров у литовца, затем пришла милиция, он испугался и сбежал к другому крестьянину. Тот оформил мальчику документы — впоследствии Борка призвали в советскую армию, он служил в Киеве. Позднее пытался выехать в ГДР, но ему не разрешили — так и остался жить в Литве.
«Ведь это дети врагов»
Истории «волчат» зачастую грустные: у многих немецких детей-сирот не сложилась жизнь во взрослом возрасте — они либо привыкли подчиняться и жили с нелюбимыми мужьями/жёнами, либо никому не доверяли, даже найденным родственникам. Сейчас в живых осталось всего несколько десятков «вольфскиндер» — одни умерли от болезней и старости, другие — от коронавируса. Во время бесед с пожилыми советскими переселенцами в Калининграде (они переехали в область из других районов СССР в 1946-1947 гг.) я часто слышал истории: как люди, потерявшие на войне своих собственных детей (от бомбардировок, голода, обстрелов), усыновляли немецких сирот. Увы, как мне сообщили в архиве Калининграда, вряд мы ли узнаем, сколько детей немецких солдат приняли на воспитание наши граждане — ведь документы об усыновлении не подлежат обнародованию.
«Скорее всего, это были совсем маленькие дети, возможно, двух-трёх лет, — сообщил сотрудник архива. — Они выросли в новых семьях, получили документы и далее уже считали себя русскими. Приёмные родители не рассказывали им об их происхождении». «Тут нужно как следует вдуматься, — сказал мне один из калининградских историков. — Русские, белорусы и украинцы брали в семьи маленьких немцев, кормили, заботились о них. А ведь это дети врагов. В такой сердечности всегда и проявляется славянская душа». Я полностью с ним согласен.
