Именно поэтому многие из них считают, что в своей войне в Афганистане они победили.
Полковник Владислав Васильевич Еремеев в 1988–1989 годах командовал 370-м отрядом спецназа, который дислоцировался в городе Лашкаргах на самом сложном направлении – у границы с Пакистаном. Немыслимая жара днём и лютый холод ночью, вечная нехватка воды и тушёнка, тушёнка, тушёнка… на завтрак, обед и ужин… И в этих, почти не совместимых с жизнью, условиях день за днём, ночь за ночью разведчики, как в бездну, выпрыгивали из зависших вертолётов и яростно атаковали душманские караваны с оружием и наркотиками. На счету только легендарного 370-го отряда – сотни уничтоженных «духов» и огромное количество захваченного оружия и боеприпасов. В ожесточённых боях с хорошо вооружённым противником разведчики не сдавались, даже попав в окружение, и никогда не отступали без приказа. Мы представляем вам рассказ полковника В.В. Еремеева о тех трагических днях, овеянных неувядаемой воинской славой.
Комбат Еремеев
- Многие офицеры сами стремились попасть на войну, и я был одним из таких добровольцев. После окончания Академии с отличием мне предлагали большие и высокие должности в Москве. А я от всего этого отказался и сказал: «Хочу быть командиром». Меня и назначили командиром отряда в одну из бригад армейского спецназа.
Когда я в Афганистан собрался, уже был женат, и в семье были маленькие сын и дочь – пять и восемь лет. Жена на новость о моей отправке отреагировала очень плохо. Переживала, плакала, уговаривала не ехать. Говорила: «Не надо этого делать. Дурак ты, почему о нас не думаешь? Ты прославиться хочешь, своих личных целей добиться, хочешь удовлетворить свои командирские амбиции». По большому счёту, так оно и было. А все полтора года я так и провоевал без отпуска.
Если говорить прямо, то в Афганистане в основном воевал именно армейский спецназ, который и был главной «рабочей лошадкой». Все остальные обозначали мощь нашей армии – охраняли дороги, сопровождали грузы и иногда проводили крупные операции.
Главной задачей самого спецназа в Афганистане была борьба с караванами с оружием, боеприпасами, наркотиками, а также уничтожение бандгрупп, проникающих с территории Пакистана. Задача эта была очень трудная – ведь как таковой оборудованной границы у Афганистана с Пакистаном не было.
Территориально зона ответственности у моего отряда была огромная: правый фланг – в междуречье озёр Хамун, провинция Фарах, а левый фланг – город Кандагар. В эту зону входили провинции Гильменд, Нимруз и часть провинции Кандагар, песчаная пустыня Регистан, каменистая пустыня Дашти-Марго и горы.
На моём участке караваны прорывались в центральные районы Афганистана со стороны Пакистана через перевал Шебиян по пустыням Регистан и Дашти-Марго.
Кроме борьбы с боевыми караванами и бандгруппами мы проводили и другие операции. Если становилось известно, что в том или ином кишлаке выявлен центр сопротивления местной власти, так называемый Исламский комитет, или, проще говоря, «духи», то мы производили налёт, ликвидировали такой центр и восстанавливали правительственную власть. Часто захватывали склады с оружием, печати, документы ИПА, ДИРА, НИФА (организационные структуры моджахедов. – Прим. ред.), знамена, партийные кассы и всё такое прочее.
Сам отряд спецназа у нас был большой – более пятисот человек по штату и двести человек на восполнение текущего некомплекта. Ведь люди болели, погибали… Мы стояли практически на самом юге, и добраться до нас было очень сложно. Каждые две недели я гонял колонну порядка сорока машин в Туругунди, на границу с Союзом. Это примерно тысяча сто километров. Ведь холодильников у нас не было, кондиционеров – тоже. Поэтому всё время нас кормили одной тушёнкой. Тушёнка, тушёнка, тушёнка!.. Сколько я ни пытался добиться чего-то ещё, удавалось улучшить питание всего на неделю-две. А потом всё возвращалось на круги своя. Это же не Кабул, а самая окраина Афганистана. Тыловикам так было проще – никто не знает, никто не видит. А вообще полёт из Кабула до Лашкаргаха – это меньше часа – у штабных арбатско-кабульских деятелей считался чуть ли не боевым выходом: они сразу требовали награды. Для них это было целое событие – якобы боевой вылет! Для создания боевой обстановки (чтобы комиссия побыстрее покинула расположение отряда) я устраивал ночью боевые тревоги по отражению нападения со стрельбой, шумом, артиллерийской иллюминацией. Эффект был неотразимый, комиссия улетала в Кабул первым же бортом.
Гарнизону были приданы 305-я отдельная вертолётная эскадрилья, десантно-штурмовой батальон 70 дшбр, который охранял городок, плюс артиллерийская батарея «гиацинтов» («Гиацинт», крупнокалиберная самоходная пушка. – Прим. ред.), которая прикрывала городок, взвод установок залпового огня «Град», батарея десантных 120-миллиметровых пушек Д-30, миномётная батарея и танковый взвод, который мы пару раз использовали для налётов.
Мы вели разведывательно-боевые действия в основном на автомобильной технике, на броне или пешком при поддержке авиации и артиллерии. На вертушках контролировали караванные маршруты в пустыне, выводили группы в засады. Часто использовали захваченную технику – машины «тойота» и мотоциклы. В каждой роте было по три-пять таких «тойот», «ниссанов», «доджей».
Были у меня в отряде два замечательных старших лейтенанта Сергей Зверев и Сергей Дымов, командиры групп. Эти уникальные спецназовцы нередко захватывали по несколько машин с оружием, а в апреле 1987 года умудрились с боем захватить караван из двенадцати таких машин!
Утро начиналось в четыре часа. Я инструктировал и отправлял на караванные маршруты досмотровую группу на двух вертолётах по двенадцать человек в каждом. С ними поднимались две «вертушки» прикрытия – МИ-24. В пять утра уже улетали на воздушную разведку местности. Мы взлетали так рано потому, что уже к девяти утра температура воздуха поднималась настолько, что вертушкам сложно было летать. Караваны шли примерно в это же время. С десяти-одиннадцати часов они вставали на днёвку (дневная остановка на отдых во время марша. – Прим. ред.), потому что днём невозможно передвигаться по пустыне в такую жару никому – ни людям, ни даже верблюдам.
Летаем мы над своей зоной и смотрим по сторонам. Видим – караван. Разворачиваемся. Караван тоже останавливается. Все поднимают руки и машут руками – мы, мол, мирные, летите дальше! Решаем – будем всё-таки досматривать. Снижаются МИ-8 с досмотровой группой. МИ-24 кружат в боевом охранении. Подсели, выпрыгиваем. И очень часто бывало так: мы начинаем приближаться к каравану, а тот «мирный погонщик», кто только что нам махал руками, достаёт ствол – и давай нас мочить! Начинается бой.
Потери
К большому сожалению, за время моего командования отрядом у нас всё-таки погибло шесть человек. Среди них было четыре солдата и два офицера – Костя Колпащиков и Ян Альбицкий. Потери наши были меньше, чем у других. Особенно, если учитывать характер выполняемых задач. Я думаю, так получалось за счёт того, что мы в основном воевали на ровном месте, в пустыне. В горах, конечно, сложнее было, там у противника больше возможностей для неожиданного манёвра. Да ещё людей берегли. Я помню всех своих ребят, и свой командирский крест несу по жизни.
Считаю, что нашему солдату цены нет. Воевали они все достойно, спина к спине, никогда не давали врагам зайти с тыла. Конечно, в то время большую роль играла идеология коллективизма и взаимопомощи. Нас ведь как учили – человек человеку друг, товарищ и брат. Сам погибай, товарища выручай. Плюс ко всему мужской коллектив. Каждый хочет себя проявить, дух соперничества присутствует. Говорят какому-нибудь бойцу: «Ты такой-сякой, плохо помылся, плохо побрился». А он в бою доказывает, что он лучше, чем о нём говорят.
А в бою мы все одной крови, причём красной, а не голубой. Конечно, потом, когда бой закончился, вступает в действие иерархия – начинаем разбираться, кто как воевал, кто воду принёс, кто выпил, кто не выпил, кто куда стрелял, кто попал, а кто не попал. Хотя, конечно, отношения между старшими и младшими у нас были жестковатые. Ведь менее опытные не знают, например, что всю воду, находясь в пустыне, выпивать сразу нельзя. Поэтому старшие воспитывали их очень конкретно, так что понимание приходило быстро.
Я учил своих бойцов, что мы должны победить сами себя, что мы должны стать лучше и сильнее, чем природа и обстоятельства. Я им говорил, что они самые лучшие, что они могут выполнить самую трудную задачу, но обязательно должны остаться в живых. «Прежде чем залезть в какую-нибудь афёру, подумай, как ты из неё будешь вылезать. Если знаешь, как вылезать, – тогда давай! Если не знаешь, как выбраться, – не лезь туда, дорогой!». Мы ощущали причастность к великому делу, к великому государству, к той миссии, которую мы выполняли. Мы глубоко были убеждены, что несём прогресс и процветание в эту Богом забытую страну.
Трудно нормальному человеку по живому стрелять
Были большие сомнения: надо ли печатать этот рассказ, настолько все случившееся кажется неправдоподобным. И если бы я не знал, кто такой подполковник З. – офицер, прошедший не одну, не две и даже не три войны, – я бы сам в эту историю не поверил. Но все это чистая правда.
Рассказывает подполковник З.:
- Не забыть мне один случай, который с точки зрения здравого смысла объяснить почти невозможно. В Афганистане мы с группой заметили: едет по дороге трактор – «Форд», по-моему, с прицепом, по всем приметам – душманский. Мы дружно начали по нему работать из всего, что у нас было. Каждый отстрелял по два магазина (в магазине АК-47 тридцать патронов. – Прим. ред.), ещё и пулеметчик полную ленту выпустил. Расстояние было небольшое, метров сто, так что полное решето должно было получиться из тех, кто в тракторе был. Начали мы перезаряжать, и видим такую картину – вылезает из кабины душман, идёт к прицепу и снимает тент. Под тентом у него – «эрликон» (многоствольный пулемет для стрельбы по воздушным целям. – Прим. ред.). И как начал он по нам из него поливать! Мы мгновенно носом в землю все зарылись и лежим, не шевелясь. Отстрелял он боезапас, спокойно сел в свою арбу и тихо уехал.
Мы потом долго голову ломали: почему же так в него никто и не попал. Таких случаев в Афганистане много было – стреляет кто-то в «духа» практически в упор и не попадает. А объяснение очень простое – очень трудно нормальному человеку в живого человека стрелять.
Партийная исповедь
Рассказывает подполковник В.:
- В Афганистане у меня была общественная нагрузка – я был парторгом отряда армейского спецназа. Как-то подходит ко мне офицер и говорит: «Федор Иванович, вот ты меня вчера в партию принимал. В связи с этим я вспомнил и хочу рассказать, какая у меня история произошла, когда мы недавно из Пакистана прорывались!.. Духи шли по пятам, и нам надо было перебежать дорогу по открытому месту. Первый наш разведчик побежал – падает… убит. Второй – падает… убит. Пришла моя очередь бежать на верную смерть. Тут я первый раз в жизни перекрестился – и рванул... Меня даже не зацепило. А ведь я вчера в партию вступил. Как же так?» Я ему ответил просто: «Ведь то, что перекрестился, не снизило боеспособность группы? Ведь так? Тогда всё нормально».
Позже случилось у нас ЧП – солдат замахнулся на офицера. А ведь оружия кругом полно, такие стычки могли очень печально закончиться. Начинаем разбираться. Оказывается, на шее у солдата (а солдат был мусульманином) висел кожаный мешочек, в который матери по традиции вкладывают сыновьям листок с сурами из Корана, что, по мусульманскому преданию, защитит солдата в трудную минуту. Это похоже на православный обычай, когда русские матери зашивают в одежду солдата 90-й Псалом. И офицер, узнав, что именно висит на шее у бойца, хотел сорвать этот мешочек. Солдат не давал ему это сделать. Так что они чуть не подрались.
Вызываю к себе солдата. Можно представить, к чему он приготовился, когда его к парторгу по такому вопросу позвали. А я ему: «Садись, закуривай». Он дрожащими руками берёт сигарету, а сам аж трясётся весь от переживаний. Спрашиваю: «Так что случилось?» Он: «Этот мешочек мне мама дала перед отправкой, я его ни за что не отдам». Успокоил я бойца, как мог, и пошёл к офицеру. Говорю ему: «Ну, зачем ты это сделал? Чем тебе этот мешочек помешал?» А он мне: «Так ведь не положено!». Я – в ответ: «А ты теперь представь, что чувствует человек, когда кто-то руку поднимает на то, что ему мать дала. Для него, может, это не столько религиозный предмет, сколько напоминание о доме, о матери. Да он что угодно сделает с тем, кто на этот мешочек позарится!» Тот упорствует: «Так он же на меня замахнулся!» А я снова ему в ответ: «Я бы в такой ситуации точно так же поступил. Это он мать свою защищал!» А в конце нашего разговора сказал ту же фразу, что и раньше: «Если на боеспособность солдата этот мешочек отрицательно не влияет, то не надо его трогать. Оставь парня в покое». Так этот конфликт и погасили.
Самого меня крестили в детстве. Когда я поехал в Афганистан, я был абсолютно уверен, что меня убьют. Женился я перед самым отъездом с мыслью, что хоть квартиру жена получит за меня. Крестик свой перед границей спрятал в самое надёжное место – в партбилет. И так получилось, что уже в Афганистане я крестик этот потерял!.. И до сих помню, как мне стало жутко и страшно… Но потом крестик нашёлся, и вернулся я домой живым и невредимым.
Смотрите также:
- История Лютого. Как казак стал разведчиком ДНР с 256 выходами в тыл врага →
- С пулей в затылке. Историю ветерана «Альфы» многие считают чудом →
- Бородино вновь окажется в эпицентре боевых действий →