«Неважно, сколько десятилетий ты работаешь, всё равно переживаешь сильно. А если врач легко относится к боли, страданиям, то он не своим делом занимается», – говорит заведующий отделением сосудистой хирургии главного военного госпиталя им. Бурденко Кирилл Замский.
В этом отделении работают сутками напролёт. Сюда поступают те, кто получил ранения в зоне СВО.
Борьба за каждый сантиметр
Елена Май, aif.ru: Кирилл Сергеевич, чем отличается работа сосудистого хирурга, оперирующего военных, от того, кто имеет дело с гражданскими?
Кирилл Замский: В случае с гражданскими речь в основном идёт о лечении инсультов, инфарктов, гангрен у людей пожилого и старческого возраста. Это по большей части плановая хирургия. Навыки военного хирурга – это другое. Тем более что сегодня изменился характер боевых действий, средства поражения. Ни для кого не секрет, что наш противник использует запрещённые боеприпасы. В предыдущих боевых конфликтах мы не видели такого массированного их применения. Сейчас преобладает артиллерийская травма, а она очень тяжёлая. Когда поражены несколько конечностей, грудь, живот и голова одновременно. И врачам приходится буквально собирать человека заново. И ещё эти проклятые «лепестки» (противопехотные мины. – Ред.). У них задача вполне конкретная – покалечить.
– Характер боевых действий изменился, а ваша профессия?
– Произошла серьёзная эволюция именно травматологической помощи. Сегодня речь уже идёт о сохранении крупных суставов, длинных трубчатых костей. Мы боремся за каждый сантиметр тела. Ведь чем больше останется руки или ноги, тем проще реабилитировать пациента, подобрать протез, и он будет более функциональным. В целом сосудистые реконструкции вышли уже далеко за рамки формального наложения сосудистого шва, бокового ушивания, перевязки сосудов и т. д.
– Протезов хватает?
– С этим проблем не возникает. У нас используются современные протезы отечественного производства. Они очень хорошо себя зарекомендовали. Слава богу, их не так уж много и надо.
Первое, о чём спросил: «Киев взяли?»
– Вам надо быть не только хирургом, но и психологом?
– Абсолютно. Когда парню 20 лет предстоит ампутация руки, страшно представить, какие эмоции он испытывает в этот момент. Если я с ним не поговорю, не разъясню и он не даст согласие на операцию, то погибнет. В таких ситуациях важно, чтобы пациент мне поверил. Раненые оказываются в очень непростой ситуации, поэтому с первых дней пребывания во всей системе центральных госпиталей проводится серьёзная психологическая поддержка. Они же настолько погружены в атмосферу боёв, что голова ещё там. Например, у нас офицер, выходя из наркоза, первое, что спросил: «Киев взяли?» То есть не о жене или о детях спросил, а об этом.
– Разрешается ли посещение родственников?
– Не только разрешается, но и всячески поддерживается. Когда родной человек рядом – это уже лечит. Я захожу в отделение и постоянно вижу толпы бегающих детишек. Даже с грудными малышами приезжают. Это нужно пацанам, да и их семьям легче. Более того, если у нас есть свободная палата, то мы ребят вместе с жёнами туда заселяем. У нас в госпитале даже свадьбы играют. Регистратор из ЗАГСа приезжает.
– Среди ваших пациентов много тех, кто хочет снова вернуться в зону СВО?
– Ребята разные. У многих невероятный внутренний стержень. Они считают так: а кто, если не я?! Говорят, надо быстрее вылечиться, поехать на пару недель домой – и обратно в зону СВО. И они действительно восстанавливаются быстрее.
– Представим: к вам доставили бойца ВСУ, всё тело в татуировках со свастикой. Возьмётесь?
– А что мне представлять… Доводилось и их оперировать. Несмотря ни на что, они люди. Клятву Гиппократа я добросовестно исполняю, а вот общаться с ними – увольте. Профессия врача основана прежде всего на гуманизме. Если нужно спасти, то неважно, кто он и что сделал. С этим пусть разбираются спецслужбы и другие органы.