Этот вопрос интересен в первую очередь противостоянием фем-активисток и лингвистов — экспертов в своих областях. Диванных критиков, которых одинаково бесит всё на свете от феминитивов до чужих трусов с высокой посадкой, в расчёт не берём.
Почему фем-активисток, а не феминисток?
Феминистка — это сторонница феминизма, то есть любая женщина, которая не прочь учиться, работать и дышать не с разрешения отца/мужа/брата. Фем-активистка тоже не прочь всё это делать, а также не прочь осознанно делать что-то для того, чтобы мы все это делали.
Слово фем-активистка — нейтральное. Феминистка (в значении ‘фем-активистка’) — нет. Не так давно у этого слова появились негативные оттенки значения, оно утратило свою нейтральность. Употребляя слово «феминистка» по отношению к фем-активисткам, мы, во-первых, активизируем микрозначения ‘они — не я’ и ‘я не из их круга’, во-вторых, даём человеку негативную оценку со значением ‘она из этих’.
Чего хотят фем-активистки?
Хотят симметрии в обозначении лиц по роду деятельности: автор — авторка, блогер — блогерка, психотерапевт — психотерапевтка.
Зачем? Для того чтобы вывести женщин из тени и привлечь внимание к их вкладу в науку, культуру и искусство.
Удалось, но есть нюанс: вывели — всех из себя, привлекли внимание — к самим себе. Что ж, так бывает, когда игнорируешь анатомию и пытаешься пришить рот к заднице.
Почему же активное использование феминитивов отторгается носителями русского языка?
10 причин почему
Мужской род — не мужской
Фем-активистки полагают, что главенство мужского рода в грамматике отражает главенство мужского пола в жизни, поэтому нужно симметрично «отрастить» в языке эквивалентные формы женского рода — и тогда наверняка вдруг запляшут облака.
Самый ускользающий и тяжелый контраргумент таится — впрочем, как и всегда — в средневековом мраке.
Категория рода возникла лишь в тех языках, где винительный падеж синтаксически был противопоставлен именительному (падежи и гениталии никак не связаны). Признак рода потребовался языку не для того чтобы различать пол, а для того чтобы иметь средство формального выражения для разграничения на уровне словесной формулы: бел снег — бела рука — бело поле.
Сам мужской род восходит к древнему концепту активности (а не маскулинности). Патриархальность языка и «базовость» мужского рода — это в некотором смысле случайность. Семантическая мотивация рода слабо связана с полом, поэтому мы спокойно могли бы назвать мужской род как угодно.
Давайте позаимствуем парадигму у программистов и назовём его нулевым — это ближе к истине и не подпитывает ложных убеждений.
Невозможно добиться полной языковой симметрии
К концу XVI века выделилось разграничение, которое актуально и для современного русского языка: у слов мужского рода выражена идея лица, а у слов женского рода — идея пола.
Мужской род указывает на человека, а женский — на женщину.
Мужской — нейтральный, начальный, нулевой, общий для обоих полов. Женский — женский. За мужским родом закреплена нейтральность.
Именно поэтому слова мужского и женского рода не находятся, не могут и не должны находиться в абсолютной симметрии.
Давайте попробуем образовать феминитив от слова пилот. Слово пилотка — уже занято (прошу прощения, аж двумя объектами); пилотесса — суффикс даёт лишнее микрозначение, а нам нужна нейтральная форма; пилотиха, пилотиня, пилотица — то же самое.
«Женщина — не человек»
Итак, слова мужского рода называют человека. Редактор — это человек профессии редактор, а не редактор-мужчина. Когда мы говорим редакторка, мы «выставляем на витрину» фактическую половую принадлежность номинируемого объекта: редакторка — это в первую очередь женщина, и только потом ’человек профессии редактор’.
Никакой нейтральности
Слова из ряда авторка, иллюстраторка и врачка — не нейтральные. То внимание, которое было оказано им благодаря фемповестке, сделало их маркированными словами — словами определенной группы людей. Когда человек говорит «я была у своей психотерапевтки», собеседник (если он не использует феминитивы) в первую очередь маркирует его как принадлежащего группе (‘а... ты из этих’), а уже во вторую — воспринимает фактическую информацию.
Таким образом мы не только не даём понять и выслушать себя полноценно, но и провоцируем коммуникативный провал.
Нам говорят, что в языке полно нейтральных феминитивов. Хорошо, как насчёт повара и поварихи? Представьте себе повара. У каждого будет своя ассоциация, ориентированная на внеязыковой опыт. В большинстве случаев она будет нейтральной. А теперь представьте повариху. Наверняка вы видите столовку, компот и большую суровую женщину с огромной поварёшкой в руке.
Как видите, феминитив повариха совершенно иначе окрашен, лишен нейтральности и вызывает такие же образы в сознании говорящего, в то время как повар — это повар.
Мы не думаем — мы говорим
Эволюция сделала всё для того, чтобы мы моментально передавали сигналы, кооперировались и выживали. Быстро и не задумываясь. Да, мы можем сформулировать вопрос или даже целую диссертацию, но мы не думаем над тем, какое выбираем число, лицо, окончание и насколько сильно распространяем предикаты в многочленах.
Конструировать форму специально, раздумывать над ней (врачка? врачесса? врачиха?) — всё равно что делать самому себе подножку. Вот ты говорил-говорил, а теперь вдруг надо подумать, у врачки ты сегодня был или у врачессы. Феминитивы как «лежачие полицейские» — заставляют нас снижать скорость и переключать внимание.
Добро пожаловать в пещеру
Многие считают, что морфемами и гендергэпами (редактор_ка) мы можем повлиять на язык через сознание и таким образом поселить в головах людей мысль о равенстве мужчин и женщин.
Это не так. Дискуссия о том, что на что влияет, давно подошла к концу. Сознание определяет язык — язык определяется сознанием. Появляется в голове — отражается в языке.
Тот, кто говорит вам обратное, должен вернуться в средневековье, откуда он и прибыл.
«Феминитивы не нужны»
Лингвисты не спорят с тем, нужны ли феминитивы. Они уже есть — чего тут спорить?
Мы спорим с тем, что их нужно последовательно и системно образовывать специально.
Нашему сознанию плевать, врач нас лечил или врачка. А если бы было не плевать, он давно озадачился бы симметричной нейтральной формой. Как справедливо отмечают фем-активистки, так было со спортсменкой, со студенткой, с певицей и с учительницей. Во всех этих случаях языку потребовалось разграничение.
Для деятельности повара, редактора, скульптора, режиссера, врача пол — десятое дело, поэтому у языковой системы нет потребности в разграничительных инструментах.
Язык — не идеологический инструмент
Он ужасно не любит, когда мы вмешиваемся, если ему что-то не нужно, и отвечает нам созданием различных социальных маркировок. Хотите использовать слова, которых я не делал сам стихийно и по необходимости? Окей, мне это не надо — пусть это будет ваша лексика, которая будет на вас указывать. Говорите «авторка» — я буду передавать значение ‘говорит феминистка’.
Максим Кронгауз, лингвист и профессор ВШЭ, говорит так: язык — не инструмент, который можно кроить и исправлять в тех местах, где он кажется нам несовременным, неправильным, недостаточно чистым, неактуальным.
Это правда — язык не может ошибаться, потому что он всегда отражает то, что на самом деле происходит в нашем сознании. Язык всё равно что трёхлетний ребенок: все попытки помочь ему или сделать за него пресекаются решительным «я сам!» Он и так движется в направлении выравнивания парадигмы — в нужном ему темпе.
Не отбирайте у нас инструмент познания
Также Максим Кронгауз справедливо говорит о языке как об инструменте познания: «Если мы сейчас обяжем людей говорить авторка, потеряем язык как инструмент анализа. А фактического равноправия это не приблизит».
По тому, какие изменения происходят в языковой системе, мы можем наблюдать, что в нашем сознании перестроилось. Динамика языка равна скорости социальных изменений. Однако фем-активистки порождают застревание этих слов в маркировании, в «своей» лексике, замедляют время их нейтрализации.
«Язык — живая система»
Мы наконец добились своего. Теперь в твиттерах, фейсбуках и дома под одеялом все твердят: язык — живая система. Он меняется! Наконец люди перестали говорить о засорении языка и поняли — мы имеем дело с живой системой.
Вот только поняли они это как-то по-своему и заполучили железный аргумент: «Говорю как хочу и что хочу — язык пластичен». Разумеется, это любимый аргумент фем-активисток: язык меняется — привыкнете и к феминитивам.
Тут я процитирую моего товарища: «Люди узнали о слове „пластичен“ в отношении языка и, похоже, всё поняли. Это как узнать, что сталь может быть хрупкой, и побежать ломать рельсы».
Нет, друзья. Это не значит, что мы можем устроить речевую анархию и лепить из языка что угодно. Под динамикой и пластичностью подразумевается естественная перестройка системы по её же законам — не по нашим.
Человек как вид становится выше ростом с каждым новым поколением — это факт. Давайте не будем выбегать на улицу, хватать людей за ноги и тянуть их, чтобы ускорить процесс.
А что с феминитивами так?
Хьюстон, у нас проблемы
Существенный плюс феминитивов в том, что они привлекают огромное внимание к социальным и научным проблемам. Обсуждение этих слов всегда приводит к обнаружению вопросов неравенства женщин, а также даёт мне и моим коллегам возможность рассказать о том, как функционирует живая знаковая система. Мы больше узнаём и больше понимаем.
Каких-то 10 лет назад мы и подумать не могли, что в соцсетях может разразиться дискуссия с использованием лексики типа абьюз, харассмент, мизогиния, прескриптивизм, постфикс и семиотика. Жить стало лучше, жить стало умнее.
Как бы тебе сказать...
Феминитивы помогают нам искать способы точнее, лучше и яснее выразить мысль, идею и отношение. Пусть неумело и вслепую, но мы пытаемся с их помощью устранить смысловую синкретичность слов, нащупать те самые номинации для тех самых идей, размышляем над собственным речепорождением и думаем о том, что там лежит в нашем речемыслительном буфере.
«Представься, мразь»
Любая маркированная лексика работает на архетипическую оппозицию «свой — чужой».
Сейчас речь идёт о побочной пользе в ежедневном общении, когда феминитив становится лакмусовой бумажкой и собеседник вываливает на тебя вместе с реакцией на слово все свои представления разом, избавляя от траты времени на общение с ним в будущем.
Когда наш собеседник слышит феминитив и отвечает «фу, ты чё из этих?» (а дальше, если повезёт, полным ходом включается дискурс «место женщины на кухне»), можно просто отправлять его в пожизненный бан и радоваться оперативному срыву покровов. Отличное средство для того, чтобы и людей посмотреть, и себя показать.
А каково мнение фем-активисток?
Лоббирование феминитивов — тоже естественный языковой процесс.
С этим можно согласиться, но лишь отчасти: это экстралингвистический (внеязыковой) процесс, который тоже находит отражение в языковой системе.
Он бесконечно интересен, потому что позволяет видеть, как система реагирует на активные и несвоевременные попытки усложнить её и помешать её органическому развитию, коррелирующему с культурным контекстом. А реагирует она созданием маркированной лексики, которая во всей своей группе имеет ядерное микрозначение ‘идея’.
Феминитивы маркируют представителей этой идеи тем сильнее, чем активнее оказываются последние (парадокс в том, что они думают иначе: чем больше шума, тем скорее все привыкнут).
Появление этой маркированности — отражение действительности, причём не отражение потребности в каких-то новых словах ( ! ), а отражение противостояния среди носителей языка. Эта лексика со всеми своими особенностями — явный сигнал того, что общество какой-то своей частью находится на пороге перемен в сознании, и о степени нашей готовности к этим переменам тоже можно делать выводы.
Сами фем-активистки говорят, что используют феминитивы для манифестации и привлечения внимания к проблеме. Так они поддерживают других женщин, вдохновляют их и стараются менять общественное представление.
Цитатой одной из представительниц фем-сообщества хочется закончить этот материал: «Да, я знаю, это злит людей. Скажу одно: не существует способов бороться за права и привлекать внимание к острым проблемам тихо, красиво и удобно».