В лабиринтах «Эдемского сада»

Вячеслав Костиков. © / АиФ

В статистических отчётах объединённая Европа и сегодня выглядит внушительно. Это 500 млн жителей и 23% мирового валового продукта. Объединение удобно и для населения: единая валюта, возможность безвизовых передвижений, а для молодёжи - и право на обучение в любом из университетов, и право на трудоустройство в любой из европейских стран. Нет границ и для движения капиталов, производства, технологий и рабочей силы. Успехи интеграции казались столь очевидными, что у ворот Европы до сих пор толпится очередь: Албания, Македония, Сербия, Черногория. Турция тоже хочет в Европу. Хотя она едва ли может похвастать европейскими устоями.

   
   

Да что лукавить! Россия, при всех разговорах об особом пути развития и как бы стыдясь скрытых желаний, в сущности, тоже  хотела бы быть частью Европы. Стоит ли напоминать, что вектор движения на Запад обозначил ещё Пётр I, политические заветы которого в России чтут до сих пор. С идеей объединённой Европы поигрывал в свои либерально-романтические годы и император Александр I. 

До прихода к власти в 1917 г. большевиков, отгородивших страну от Европы почти на целое столетие, Российская империя не только мыслила себя европейской державой, но и оказывала огромное влияние на европей­скую политику. Даже Ленин был «европейцем» и в 1915 г. в своей известной статье «О лозунге Соединённых Штатов Европы» рассуждал о перспективах вхождения России в Соединённые Штаты Европы. Оговариваясь, впрочем, что такое возможно лишь после окончательной победы социализма во всём мире.

Кто жмЁт на тормоза?

Мечты об (теперь-то уж неизбежной!) интеграции с Европой вспыхнули в России сразу же после краха социализма и самого СССР. Жители России были полны энтузиазма. В 1999 г. за евроинтеграцию высказывалось 70% населения. «За» была и власть. И в МИДе, и в Кремле рассуждали о «дорожной карте» путешествия в Европу, о строительстве «единого экономического пространства от Лиссабона до Владивостока». 

Европа начала охлаждать европейские мечтания России после вступления в Евросоюз в 2004 -2007 гг. «группы обиженных» на Россию бывших «братушек»: Польши, Болгарии, Румынии, Венгрии, Словакии, Словении, Чехии и стран Прибалтики. Антироссийская риторика стала для них одним из инструментов закрепления в структурах Европарламента. Сказывалось и то, что ряд европейских стран, которые были заинтересованы в сотрудничестве с новой Россией, вынуждены были передать часть своего «суверенитета» европейской бюрократии в Брюсселе. Лишённый национальной идентичности Европейский парламент к тому же оказался под сильным влиянием США. 

Претензии к России стали нарастать как снежный ком. Кризис в отношениях Москвы и Брюсселя резко обострился в связи с событиями на Украине и в Крыму. В июне 2015 г. Европейский парламент принял резолюцию, из которой следовало, что Евросоюз больше не считает Россию своим стратегическим партнёром. На фоне этого охлаждения и Россия стала утрачивать интерес к Евросоюзу. За вступление в Евросоюз сегодня высказывается 40% населения. Как говорится: не хотите и не надо.

Брексит. Что далее?

Сегодня в Европе наблюдаются две взаимоисключающие тенденции. С одной стороны, есть сторонники углубления интеграции. Есть даже идея учредить пост президента ЕС, создать министерство иностранных дел и сформировать единую армию. То есть речь идёт о дальнейшем размывании суверенитета европейских государств. Однако у ряда стран возникли подо­зрения и в том, что интеграция способ­ствует экономическому процветанию лишь группы «избранных» во главе с Германией. 

   
   

Не эти ли обстоятельства подтолкнули Великобританию к выходу из Евросоюза? Призывы к «разводу» звучат и в ряде других стран. Их жителям не нравится, что их национальные проблемы решаются в Брюсселе или в Берлине. Почему вопрос о том, сколько Венгрия должна принять беженцев-мусульман, обсуждается не в Будапеште, а в Брюсселе? Почему Болгария, бывшая экспортёром сельхозпродукции (в частно­сти, в Россию), теперь вынуждена ввозить в страну помидоры? Почему Италия, пострадавшая от санк­ций против России и выступающая за возобновление преж­них отношений с Москвой, должна выслушивать упрёки от представителей Польши за пророссийскую позицию? Почему Греция, Венгрия, Авст­рия, Чехия и Словения должны страдать от «гуманитарных прихотей» А. Меркель, фактически спровоцировавшей неконтролируемый приток мигрантов в Европу? Почему ряд восточноевропейских стран, маниакально заточенных на вражду с Россией, зазывают к себе воинские контингенты НАТО с танками и ракетами и тем самым провоцируют всю Европу на холодную войну с Россией? Таких вопросов много. Ответов часто нет. 

60-летний юбилей Римского договора, с которого, собст­венно, и началась история Евросоюза, Европа встретила в обстановке нарастающей турбулентности. Социологические опросы свидетельствуют о росте числа «евроскептиков». Всё громче звучит и другая тема: дальнейшая интеграция выгодна прежде всего Германии. Дескать, Берлин хочет вернуть себе утраченную после Второй мировой войны роль вершителя европейских судеб. Евроскептицизм проникает даже в преданную Евросоюзу Польшу. Удивляет то, что число «евроскептиков» в Польше выше всего среди молодёжи в возрасте 18-24 лет - то есть среди тех, кто не помнит о «советской оккупации» и не одурманен пропагандой о «неминуемом вторжении России». 

*  *  *

В Москве внимательно следят за «европейскими диссонансами». Последуют ли примеру Лондона другие европейские столицы? В дипломатических кругах Москвы, конечно, есть понимание того, что с отдельными европейскими странами, исторически находившимися в хороших отношениях с Россией, иметь дело было бы проще. Но ведь и давнее стремление России быть частью Европы никуда не делось.  

Конечно, в России есть свои «ошпаренные», которые видят в Брюсселе «новый Вавилон» и мечтают о том, чтобы разрушить его. Что касается официальной Москвы, то она следит за историей с брекситом (выходом Великобритании из ЕС) без всякого злорадства. События вокруг выхода Великобритании из Евросоюза рассматриваются российской дипломатией не как очередной «закат Европы», о котором выдающийся немецкий историк О. Шпенглер писал ещё в 1918 г., а как корректировка курса европейского развития. Ведь изменение конфигурации, а возможно, и концепции единой Европы может открыть и новые возможности. В том числе и для России.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции