Экономист Руслан Гринберг: девальвация рубля вполне вероятна

Руслан Гринберг. © / Антон Денисов / РИА Новости

О том, готова ли наша экономика к очередному удару и как защитить её от внешних шоков, в интервью «АиФ» рассказал Руслан Гринберг, научный руководитель Института экономики РАН.

   
   

Груз неуверенности

Виктория Гудкова, «АиФ»: Руслан Семёнович, какова вероятность падения цен на нефть и девальвации рубля?

Руслан Гринберг: Всё будет зависеть от соотношения факторов удорожания и удешевления на мировом рынке нефти. Полагаю, что первые уже исчерпали себя, а вот вторые начнут действовать с нарастающей силой.

Во-первых, нет признаков ускорения вялого экономического роста в мире в целом. Во-вторых, впервые за 15 лет наблюдается серьёзное замедление хозяйственной активности в Китае, а это едва ли не самый мощный потребитель энергоресурсов в мире. В-треть­их, установка США на освобождение от импорта неф­ти, судя по всему, начнёт скоро реализовываться через масштабное увеличение добычи сланцевой нефти. Это расширит разрыв между растущим предложением и неувеличивающимся спросом. Наконец, в-четвёртых, вряд ли долго продержится ценовая солидарность стран — членов ОПЕК, взявших на себя обязательство не увеличивать объём продаж добываемой ими нефти. Так что угроз для цен на главный товар российского экспорта хватает. Поэтому успокаиваться и радоваться пока стабильным ценам на нефть не стоит.

Что касается возможной девальвации рубля, то она в свете сказанного вполне вероятна. Я считаю, что из-за слишком большой зависимости от неф­тяных цен мы просто ещё не доросли до режима свободно плавающего курса нашей валюты. Рубль надо поддерживать. Стагнация экономики и отсутствие инвестиций во многом вызваны неуверенностью в завтрашнем дне, а неуверенность — переживаниями по поводу будущего курса рубля. В нашей экономике настолько велики экспортная и импортная составляющие, что ей просто противопоказана хроническая неустойчивость нацио­нальной валюты.

На развилке

— Давно говорят: надо слезать с неф­тяной иглы. А как это сделать, понимание есть?

— Понимание-то есть. Больше того, есть убеждённость в том, что страна должна выйти на устойчивый экономический рост и преодолеть примитивную структуру экономики и экспорта. Расхождения начинаются при выборе способов решения этой задачи. Здесь спорят две школы мышления. Одна, которую принято называть либеральной, считает, что нужно усовершенст­вовать условия ведения бизнеса. Понизить налоги, уменьшить админист­ративную нагрузку, обеспечить гарантии частной собственности, независимость судов. Плюс провести структурные реформы в образовании, здравоохранении, культуре, науке. Реформы эти, по сути, сводятся к тому, чтобы человек сам за всё платил от роддома до могилы. Яркий представитель этой школы — Алексей Кудрин, который сейчас готовит подробную программу.

Но установка исключительно на частный бизнес, и это признают сами сторонники такого подхода, не поможет экономике сделать резкий рывок. Если она и будет расти, то крайне низкими темпами — не больше 1% в год. Понимаю озабоченность нашего президента, поставившего правительству задачу обеспечить скорость экономического роста выше мирового показателя (ныне это 3%).

   
   

Мы в Институте экономики придерживаемся другого подхода. Полностью согласны, что нужно создавать условия для ведения бизнеса, но этого недостаточно. У нас в стране пока нет бизнеса, который вытащил бы страну из трясины застоя. Это под силу только государ­ственным инвестициям. Преж­де всего — в инфраструктуру и мегапроекты. Надо строить порты, туннели, сеть автодорог и высокоскоростных железных дорог. Заниматься именно инфраструктурными проектами нужно ещё и потому, что за последнюю четверть века мы сильно отстали по потребительским готовым изделиям. Очень трудно конкурировать, например, с Китаем. А в строительстве инфраструктуры конкуренции нет.

Фото: Коллаж АиФ/ Андрей Дорофеев

— Значит ли это, что России нужно отказаться от идеи массового производ­ства серийных продуктов — самолётов, автомобилей, холодильников?

— Нет, но у нас должна быть селективная промышленная политика с чёткими приоритетами. Надо провести честную инвентаризацию постсоветского научно-технического потенциала и понять, где у нас есть производственные возможности для создания конкурентоспособной продукции, а где мы безнадёжно отстали. Думаю, мы способны запустить порядка 10 брендов типа «Нокии» или «Самсунга».

Россия могла бы также снизить зависимость от сырьевого экспорта. Я говорю о строительстве высокоскоростной железнодорожной магистрали для транзита грузов из Азии в Европу. Это и ментально нам очень близко. Мы любим делать что-то уникальное, грандиозное — вроде Транссиба, космодрома или Северного морского пути.

— А нужен ли такой коридор в условиях, когда лидер самой свободной страны мира говорит об ограничении торговых связей?

— Это ирония истории. США, которые больше всего призывали к глобализации, собираются перейти к изоляционизму, а лидер авторитарного Китая на форуме в Давосе призвал к открытости. Лучший прогноз сделали в одной из авторитетных консультационных фирм: «Многое зависит от того, что будет делать Трамп. Но дело в том, что он сам не знает, что он будет делать». Но в США есть система сдержек и противовесов. Надеюсь, чудачества президента будут сдерживать.

Повод для оптимизма

— Вы не раз говорили, что с оптимизмом смотрите на будущее нашей экономики. Что внушает вам этот оптимизм?

— Мы независимое государ­ство, у нас есть ресурсы, немного потрёпанный, но неплохой человеческий потенциал. Если бочка нефти не сильно подешевеет в этом году, будет обеспечена более-менее обнадёживающая стабильность. Что ещё хорошего? Люди привыкли не только жить, но и выживать. Это показывают все опросы. Инстинктивно чувствуют, что революции не нужны. В общем, как заметил один мой иностранный друг, «положение у вас блестящее, но не безнадёжное».

— А что мешает двигаться дальше?

— Отсутствие договороспособности, культуры диалога и компромисса, неумение признавать свою ошибку. Когда-то смеялись над горбачёвским «консенсусом», а ведь он правильно говорил, мудро. Конечно, маленьким странам легче договориться, а нас много, и мы разные. Но делать это необходимо.