Сегодня коллеги и зрители прощаются с народным артистом России Александром Ширвиндтом. Александр Анатольевич скончался 15 марта на 90-м году жизни. В последнее время он уже не выходил на сцену родного Театра сатиры, в труппе которого прослужил больше 50 лет, а последние 20 с лишним был сперва художественным руководителем, а затем президентом театра.
Это интервью было записано несколько лет назад, когда Ширвиндт еще был худруком Театра сатиры, но в силу разных причин оно не было опубликовано. Сейчас же aif.ru дает самые яркие моменты из него — в память о великом артисте.
«У человека пробег не скрутишь»
Елена Яковлева, aif.ru: — Александр Анатольевич, вы представили мемуары «В промежутках между». Несмотря на ироничный тон вашей книги, она пронизана грустью и оставляет после себя тяжелое впечатление. Складывается ощущение, что с ее помощью вы хотели попрощаться с друзьями и поделиться сокровенными мыслями, о которых раньше не говорили. Откуда эта грусть?
Александр Ширвиндт: — Начну издалека. Много лет назад в нашей стране нельзя было ни купить, ни продать нормальную машину. Люди находили где-то списанный транспорт, латали и перекрашивали его, а когда он совсем превращался в хлам, перепродавали дальше. В Измайлово был авторынок, где продавали такие машины, как арбузы и дыни. Делать это нужно было во вьюгу или страшный кромешный дождь, чтобы вокруг грязь и слякоть, чтобы покупатель не видел этой ржавой жути. А еще у всех машин там был скручен спидометр — когда у авто насчитывался пробег под 95 тысяч километров (да еще и не в первый раз), его обязательно скручивали. Тогда в Москве работали целые подпольные мастерские, которые этим промышляли. Так легко и просто у любой ржавой жути пробег становился всего 5 тысяч километров.
Так вот, тяжелые эмоции возникают у меня, потому что человек — это не машина, пробег у него не скрутишь. Дико усилился и убыстрился падеж моего поколения, круга друзей, близких, коллег, однокашников… И я захотел успеть обнять тех, кто остался.
— Книга была опубликована вскоре после смерти Михаила Державина, а писали вы ее, когда он был еще жив. С особым волнением подбиралась к рассказу о вашем близком друге, но так и не нашла откровений: вы лишь написали о страсти Михаила Михайловича к рыбалке. А если бы работали над книгой после его смерти, о чем бы непременно упомянули?
— Я бы повторил свои слова из своей же книги «Shirwindt, стертый с лица земли». О том, что Державин и я — это явление биологически-клиническое. Зрительское ощущение, что мы — как сиамские близнецы, абсолютно ошибочно. Мы играли с ним разные роли в разных спектаклях. У нас были разные жены, разные семьи, разные внуки, разные машины, разные характеры — все разное.
Очень много эстрадных и даже театральных пар распалось из-за того, что невыносимо так много времени проводить вместе. Или вот, например, конфликт: Карпов — Каспаров*. У одного, как известно, ужасный характер, у другого — еще хуже. А я уверен, что дело вовсе не в их характерах. Просто когда десятилетиями сидишь друг против друга, нос в нос, и убить захочется…
Но с Державиным поссориться было невозможно — он не давался, даже несмотря на мой занудливый характер. И только в редких крайних случаях говорил:
— Осторожней! Не забывай, что я — национальное достояние!
— Где? — спрашивал я.
— В нашем дуэте.
— В самом конце книги вы, размышляя про народную память и бессмертие, говорите: «Мне, например, не хотелось бы, чтобы где-нибудь на окраине Сызрани вдруг возник Ширвиндтовский тупик...»
— Да, это ужасно! В этот момент я всегда вспоминаю великий спектакль «Старые друзья» гениального Лобанова в Театре Ермоловой. Это такая веселая советская трогательная штука про школьных выпускников. Там в одной красивой сцене идут по набережной реки Москвы два счастливых выпускника, а мимо них проплывает корабль, на котором написано, допустим, «Григорий Иванов». И девушка мечтательно спрашивает друга: «А ты бы хотел, чтобы в будущем какой-то корабль назвали в твою честь “Петр Глебов”?» А парень отвечает что-то вроде: «Конечно, нет. Вот ты представь, проходит еще каких-то 70 лет, и по набережной, как мы сейчас, идут двое молодых людей и спрашивают друг друга: “А кто это вообще такой — Петр Глебов?”».
И вот это очень точно! Так что со всем этим забвением и с вечностью надо быть очень осторожным. Да и к чему оно? Все равно не узнаешь ТАМ, состоялось бессмертие или нет. Да и что за бессмертие, когда ты уже умер?
«Я не голодный, денег мне не нужно»
— Мы с вами встречаемся всего за два часа до того, как вы выйдете на сцену. А как обычно предпочитаете проводить время перед спектаклем? Вряд ли в компании с журналистом…
— Ты — это еще полбеды. Мне массу других ужасных вещей приходится делать (смеется).
— На сцену вы выходите довольно часто. А почему так редко теперь появляетесь в кино?
— Не снимаюсь, потому что приносят какую-то «бодягу». Ну, сыграю я какого-то старого начальника консерватории, и что? Денег мне не нужно, я не голодный, а маниакального желания загрести побольше средств у меня нет, я не понимаю этой эмоции яхтоприобретения.
Лет 50-60 назад я играл молодых совратителей студенток, а сейчас предлагают каких-то разочаровавшихся во всем мафиози, которые вяло руководят убийствами через пятых лиц. Мне это неинтересно. Вот пришел бы какой молодой гений и предложил сыграть Казанову на пенсии — другое дело… Если тебе попадется такой интересный сценарий, тащи мне!
— Обязательно. Но вам наверняка будет непросто совмещать роль Казановы с ответственной должностью художественного руководителя театра… Вы уже почти 20 лет на этой должности. Как с годами меняются ваши напутственные речи на сборе труппы в начале сезона?
— Ничего особого не говорю, время ведь такое… Утилитарное. И тут важно сохранить баланс между необходимостью заполнить зал и показать настоящее искусство.
При сегодняшнем разбросе возможностей: телевидение, интернет, бесконечные шоу, фестивали, премьеры каждый день — очень сложно отвоевывать зрителей.
Здесь ведь у нас сфера обслуживания. Здесь план и посещаемость. И ведь хочется поставить что-нибудь необыкновенно тонкое, нежное, никому не нужное, для себя. Но нет… Зритель в зале должен быть. Но также важно, чтобы это было искусство, чтобы было не стыдно, весело (ведь у нас все же Театр сатиры) — вот весь этот баланс сохранить крайне трудно.
— А легко ли вам, творческому человеку, получилось принять, что театр — это не только искусство, но и 1400 зрительских мест?
— Это произошло не от хорошей жизни, по образованию я все-таки актер. Поймите, что художественный руководитель и режиссер — это не синонимы. Бывают замечательные режиссеры, но из них абсолютно не получаются художественные руководители. Например, Эфрос — прекрасный режиссер, а Гончаров, Товстоногов, Захаров, Плучек — это профессиональные худруки.
Когда Плучек сильно занемог и по возрасту, и по состоянию здоровья, меня попросили: «Посиди, а потом что-нибудь придумаем». Вот теперь «сидю», и не потому что очень держусь за это место…
* Признан иностранным агентом в России, внесен в список террористов и экстремистов Росфинмониторинга.