«Когда я уезжал в Москву, родители дали напутствие: «Держи свой язык за зубами и помни, что тебя содержат родители-коммунисты», — рассказал aif.ru Юрий Стоянов, который 10 июля отмечает 65-летие.
Образ Ленина
Валентина Оберемко, aif.ru: — Юрий Николаевич, ваши родители ведь дети войны?
Юрий Стоянов: — Отцу было 10 лет, а маме — всего 6, когда началась война. Мамина семья жила в Сталинграде. Город бомбили, они эвакуировались в сторону юга. Но эшелон тоже разбомбили... В Ташкенте их приютила семья узбекского учителя. Мама была там на привилегированном положении: по узбекской традиции все лучшее отдавалось гостям. Она, наверно, была единственным упитанным ребенком в этой семье.
Вообще, страшное время, что военное, что послевоенное. До середины 1950-х крестьяне, жившие в деревне и выполнявшие государственные работы, были практически крепостными, паспорта которых председатель колхоза запирал в сейф. Деревню, где жил отец, сначала заняли немцы, потом румыны, потом ее освободили наши. У отца в семье росли еще две родных сестры. Всем семья не могла дать высшее образование, и по понятиям того времени образование дали старшему сыну. Помимо обучения в медицинском институте, папа еще работал на заводе. Времени, казалось бы, не оставалось. Но тем не менее не так давно я нашел его записную книжечку. В ней отмечены все концерты, на которые он ходил. Когда я читал эту книжку, никак не мог понять: это записная книжка студента медицинского института или студента консерватории? Были месяцы, в которые он более 20 раз бывал на симфонических концертах и в опере!
Тогда не было этого комплекса, что все лучшее — в Москве. Существовало понятие деревни и города. А Одесса, где мы жили, была уникальным, молодым, свободным городом со своими театрами, вузами, морем, огромным портом. Когда я приехал в Москву, то был абсолютно лишен провинциального комплекса, да и по уровню среднего образования мог дать фору однокурсникам.
Недавно в столице у меня произошла удивительная встреча с моей няней. Когда она за мной присматривала, то сама еще была девчонкой. C ней я нечаянно выучил «Евгения Онегина». Она готовилась поступать в институт и читала Пушкина, училась и убаюкивала меня. В 4 года я знал наизусть целые главы!
— А как вы из Одессы перебрались в Бородино?
— В Википедии сначала ошиблись, там написали, что я родился в Бородино, но сейчас уже исправили. Я родился в Одессе. Когда был еще грудным ребенком, родители, закончив институт, уехали на практику в село Бородино под Одессой. Моя мама работала в сельской школе. Потом, уже в Одессе, она стала завучем по воспитательной работе в школе, куда я пришел учиться. Конечно, ей периодически приходилось нервничать из-за меня. Когда надо было сдавать украинский язык и литературу, которые принимала она, я бегал по дому и орал: «Не буду учить! Я поступаю в ГИТИС! Зачем мне это!?» В итоге выучил только один билет и сообщил об этом маме. Пришел на экзамен, вытащил не глядя. Вижу, мать начинает смеяться. Оказалось, я вытянул тот билет, который и выучил. А на сочинении директор подошел ко мне и тихо так прошептал: «Напишешь “Образ Ленина в советском искусстве”, получишь пять».
— И вы написали?
— Конечно! Тогда вышел фильм «6 июля» с Каюровым, это была почти диссидентская тема по тем временам, что во всем виноваты те, кто извратил учение и образ Ленина. И начинались уже другие фильмы с непривычным Лениным, не таким прищурившимся добрым дедом, который спасает зайцев и любит детей. Детей у него не было, а зайцев он убивал на охоте. Думаю, я хорошо написал сочинение, они должны были плакать, жалко должно было быть им Ленина.
Кстати, я, может быть, единственный из 65-летних, кого Ленин посвятил в пионеры. На сцене Одесского драматического театра мы стояли бледны, у нас тряслись ноги. Вышел Ленин и сказал: «В борьбе за дело коммунистической партии будьте готовы!» Мы прокричали: «Всегда готовы!» Ленин продолжил: «Пионэры, вы должны показывать всем пример!» А потом я случайно оказался в ненужном месте в ненужное время, за кулисами театра, где увидел, как моя мама протянула Ленину конверт. Ленин, он же заслуженный артист, открыл конверт и пересчитал несколько червонцев, на которых был изображен профиль Ильича. Так Ленин получил от моей мамы трех Лениных. Грим у него уже поплыл, лысина была плохо приклеена. Я был разочарован. Потом, когда я Илюше Олейникову сделал замечание по поводу его концертной рубашки, он мне дал совет: «Юрий, никогда не рассматривай декорацию вблизи».
«Не выбрасывай меня, пожалуйста»
— Видела несколько фотографий вас с родителями, по ним кажется, что к вам всегда относились с обожанием.
— Я вырос в любви, но в любви строгой. Мне и тапочком перепадало. Моя задача была, когда возвращался из школы, что-то натворив, тапочек спрятать. У нас в доме был настоящий культ работы: на работе родители говорили о работе, дома — о работе, на отдыхе — о работе. Когда мамы и папы целыми днями не было дома, я себя обделенным не чувствовал, наоборот, классно, друзей можно притащить или на море сгонять. Вы представляете, что сейчас ваш девятилетний ребенок отправится на море? Вы же поседеете. Мобильных не было, геолокация не была подключена. Пересыпь, пляж завода Продмаш и кинотеатр — вот наши геолокации.
Из опасностей разве что одну вспомню. Однажды я отправился в летний кинотеатр — мы на деревья залезали и смотрели оттуда «Тарзана» и всевозможную индийскую лабуду, от которой весь зал рыдал, как на похоронах. Сеанс закончился, я шел домой. Внезапно передо мной образовались три парня. У одного из них — пистолет-пугач. Я увидел дуло, направленное на меня, и побежал зигзагами, восьмерками, как в индийских фильмах — из них-то я знал, что пуля так не попадет.
В то время мы жили в страхе, в вечном ожидании войны. В школе постоянно репетировали воздушную тревогу: лечь головой в сторону взрыва, вытянуть большой палец вперед. Если палец перекрывает ядерный гриб, тогда еще можно спастись, а если нет — тебе хана. Было вечное изучение противогазов, антидотов, костюмов химщазиты. Дети видели страшные сны о войне и ядерных взрывах... Эти страхи были очень осязаемы. Мы росли с этим ощущением опасности. Она в моем поколении генетически уже заложена.
— Вы в школе были чрезвычайно остры на язык, смущали вашу маму?
— Я не маму смущал, а ее начальство. Когда я уезжал в Москву, мне мои родители сказали напутственную фразу: «Держи свой язык, пожалуйста, за зубами и помни, что тебя содержат родители-коммунисты». Недержание языка у меня было, это правда. Я уже тогда начал показывать Брежнева, всех директоров нашей школы, педагогов. У меня хорошо получалось. А одноклассники и рады были, говорили: «Юрик, покажи этого, Юрик, покажи того!» Артисту много ли надо, он же за аплодисменты забудет обо всем. Аплодисменты — наш хлеб.
Однажды, когда я в очередной раз кого-то передразнил, мама сказала, что выбросит меня с пятого этажа — мы жили на пятом этаже. Я, стоя на балконе, прокричал так, чтобы это слышал весь двор: «Мама, не выбрасывай меня, пожалуйста, ты еще будешь мною гордиться!»
Но у нас в семье не принято было выпячивать себя, к успехам было очень ироничное отношение, хвалить себя было неприлично. Советское воспитание. И когда моя мама прочитала мою книгу, она меня попросила: «Юра, ты не мог бы себя любить чуть-чуть побольше?» Я ответил: «Нет, потому что вы меня так воспитали». Но себя надо хоть иногда любить, хотя бы для того, чтобы подольше пожить.
В театре получал 140 рублей
— Вы смогли ее просьбу исполнить и чуть больше себя любить?
— Нет. Правду про себя я знаю, цену себе я знаю, но это так, когда один на один и когда что-то хорошо получилось. А вот вслух об этом сказать не могу. Меня ужасно смущают люди, которые на полном серьезе рассказывают о себе практически в третьем лице. Я им иногда завидую, но понимаю, что я бы так никогда не смог. Есть и среди актеров такие, и среди режиссеров. По-моему, это от отсутствия ума или такой мамы, как у меня была.
— В 1991-м развалился Союз, экономика разваливалась, а вы внезапно пришли к успеху с вашим «Городком», для вашей семьи все изменилось?
— Развал Союза прошелся по нашей семье очень жестко. Мой отец уходил из жизни в 1993-м году. У меня зарплата была в театре на уровне советских 140 рублей. Она считалась нищенской. Отцу нужны были лекарства, но даже физраствора было не купить. Абсолютно все было нарушено, разрушено, поломано. Страна умирала, и мой отец вместе с ней умирал. Я не лью крокодиловы слезы, но моя Родина — это Советский Союз. Была у нас такая страна. Когда хоронили одного моего друга, я не мог быть в Одессе, но написал в память о нем: «Страны у нас разные, а Родина одна».
К сожалению, мой отец не застал «Городок». Он ушел из жизни, когда его сын был наполненный амбициями, подающий надежды и абсолютно несостоявшийся артист. Мама моя мой успех в «Городке» не сразу восприняла. Я помню, после нескольких выпусков она сказала: «Сынок, скажи, пожалуйста, вот ты играешь женщин, а эти женщины могут быть кем-то еще, кроме меня?» Она считала, что все это пародия на нее. Отчасти это была правда. Потому что это та женщина, которую я знал больше всех.
— «Вампиров» ваша мама оценила?
— Она почувствовала жанр, правда, сказала: «Что ж ты такой страшный, небритый? Ты же в жизни хорошо выглядишь, прилично одет, причесан». Я ответил: «Мам, ну это же такая прелесть». А для меня действительно такое наслаждение, что я не причесываюсь, не бреюсь, мне наклеили ногти, я вспомнил, на какую ногу хромать, и пошел в кадр.
Парадокс, но мне кажется, что лучше эту роль сыграл бы Илюша, если бы был жив. И эта роль — это мое посвящение всему тому, что он не успел сыграть, а я доигрываю за него. Как только я начинаю мастерить в кадре, использовать внешние приемы, тут же вспоминаю его особую сдержанность, скупую выразительность.
— Вы в нем подсмотрели Святослава Вернидубовича?
— Нет. Я долго смотрел на себя в зеркало, на свое благополучное лицо, на все несоответствия меня этой роли. Смотрел, потом зачесал волосы вперед, не побрился 4 дня и понял, что Святослав Вернидубович — человек, которому неважно, как он выглядит последнюю тысячу лет. Это стало отправным моментом. Вот сейчас снимается продолжение. Съемки идут и в Москве, и в Смоленске. Мне очень нравится сценарий второго сезона. У нас вся команда прежняя, только режиссер новый, Дима Грибанов. Он был 22 года назад оператором-постановщиком в одном из первых фильмов, где я снимался, «Очень русский детектив». С тех пор мы не виделись до этого момента. И когда он зашел на площадку, я увидел человека, который совершенно не изменился. Я заметил: «Дима, а вампир-то не я, а ты!»
— Ваш герой в «Вампирах средней полосы» всем своим поведением показывает, что вечная жизнь — это огромная беда и проклятие. Как же так? Ведь многие столетия ищут эликсир бессмертия.
— Обмануть Бога люди пытались всегда, но ни у кого не получилось. Почитайте «Фауста». Это наказание жуткое, переживать людей, которых ты любишь. Как можно к этому стремиться? Когда ты провожаешь, например, в последний путь близкого человека, если ты выходишь потом на улицу и тебя раздражают люди тем, что они не знают, как тебе в этот момент плохо, тем, что заняты своими делами, значит, ты чего-то не понял в этой жизни. В этом и есть Бог: в том, что жизнь продолжается в тех, кто просто идет мимо и кому до тебя нет никакого дела.
