К «бедным и убогим» хочется добавить «униженных и оскорблённых». Ведь фамилия новорождённого Достоевский.
«Достоевский дал мне больше, чем любой мыслитель! Его следует просто называть уникумом!» Авторов у этой фразы два. Первая часть принадлежит Альберту Эйнштейну. Вторая — Йозефу Геббельсу. Современники. Один — великий учёный и великий человек. Он же — жертва травли второго, кровавого палача и людоеда. И оба превозносят русского писателя до небес.
«Отец ваш Небесный повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Цитата из Нагорной проповеди здесь вполне уместна. Во-первых, Достоевский сам часто цитировал Христа. Во-вторых, именно таким было и остаётся отношение к «великому исповеднику русской души» — недостижимая, нечеловеческая, вселенских масштабов высота и глубина.
Исповедник-лакомка
Увы, величие духа Достоевского часто путают с мрачностью. И получается привычный уже образ — худой, нервный человек, сверлящий, немного безумный взор, серая либо бурая одежда, спитой чай, аскетическая закуска и клубы табачного дыма, в которых напряжённо витает вопрос: «Что же будет с Родиной и с нами?»
Исторической правде здесь соответствуют разве что клубы табачного дыма. Курил Достоевский действительно пугающе много, но табак предпочитал дорогой: «Сделайте мне божескую милость. Возьмите этот рубль и купите по дороге коробочку папирос. Если можно, «Саатчи и Мангуби» либо «Лаферм». Обе фирмы — поставщики Двора Его Императорского Величества, призёры престижных выставок в Вене и Париже.
Неожиданностью может стать и тот факт, что Достоевский категорически не признавал мрачной палитры. Вот как об этом вспоминает его жена Анна: «Не любил серого цвета и вообще неопределённых цветов. Про мои серые платья говорил, что цвет — как заборы красят, и хотел, чтобы я сделала себе ярко-зелёное. Сам же носил цветные широкие галстуки и особенно любил ярко-красный цвет».
И совсем мимо — аскеза в еде. Вот свидетельство приятеля Достоевского Всеволода Соловьёва: «Он был большой лакомка». Проявлялось это по-разному. Жена его утверждала: «Он очень любил русскую кухню и заказывал для меня то московскую селянку, то расстегаи...» Сам Достоевский неоднократно упоминал в письмах «жирную разварную стерлядь по-московски», но иногда его пробивало и на экзотику: «На обеде у Лаврова был замечательный черепаший суп-тортю». И всё его окружение сходилось в одном — писатель был большой охотник до сладостей: «Любил тульские пряники, пастилу белую, мёд непременно покупал в посту, киевское варенье, шоколад, синий изюм, виноград, мармелад и также желе из фруктов».
Без печали и тяжести
«Я вышла от Достоевского в очень печальном настроении. Он мне не понравился и оставил тяжёлое впечатление» — так Анна Достоевская вспоминала о первом знакомстве с мужем. Её личные переживания столетие спустя могут разделить те, кто знакомится с Достоевским-писателем. Печально и тяжело. Впрочем, так было всегда. Романы Достоевского — вещи на вырост. Как для человека, так и для общества. Осознание их величия приходит потом.
А сначала — всё как в XIX в., когда Достоевского считали неважным писателем и оценивали его работу соответствующим образом. Скажем, в журнале «Отечественные записки» Толстому и Тургеневу платили по 400 руб. за лист. Достоевскому же — вчетверо меньше. По воздействию на умы и сердца Родион Раскольников или Неточка Незванова явно проигрывали тогда каким-нибудь Воротилиным и Кучиным — героям произведений второстепенного писателя Петра Боборыкина.
Но в 1873 г. был взят реванш за всё и сразу. В журнале «Гражданин» Достоевскому предоставили авторскую рубрику, которую он назвал «Дневник писателя». Через 3 года она превратилась в публицистического гиганта — ежемесячное издание с тиражом от 6 до 8 тыс. экземпляров. По тем временам — всё равно что несколько миллионов сейчас. Автором, редактором и вообще полным хозяином был сам Достоевский: «Об чём говорить? Обо всём, что поразит меня или заставит задуматься». Здесь он опередил своё время как минимум на полтораста лет. По большому счёту, «Дневник писателя» больше всего напоминает современный интернет-блог с небывалой обратной связью — по количеству получаемых писем рекорд Достоевского перекроет только Толстой, да и то уже в XX в.
Потому что «поразить и заставить задуматься» Достоевский умел, как никто другой. Собственно, это и был «другой» Достоевский — лёгкий, искромётный, стильный, язвительный. Охват тем широчайший. И везде, во всём потрясающе современный. Проблемы толерантности? Вот Фёдор Михайлович: «Нет-с, не нам с вами учить народ веротерпимости. В этом отношении он и вас, и всю Европу поучит». Проблема нынешних санкций и контрсанкций? Извольте: «Как увидят, что мы даже дефицитов и банкротств не боимся, а прямо к своей точке ломим, то сами же придут к нам денег предлагать». Иногда доходило даже до стратегических замыслов на столетия: «Постройте только две железные дороги, начните с того, — одну в Сибирь, а другую в Среднюю Азию, и увидите тотчас последствия». Удивительно, но всё сбылось по словам его — и царский проект Транссибирской магистрали, и советский Турксиб, и БАМ.
Ему удалось увлечь собой всю читающую Россию. Настолько, что даже «тяжёлые и печальные» романы его внезапно открыли заново и поразились их высоте и глубине. Находились, впрочем, и хулители. Вечный соперник Достоевского Лев Толстой незадолго до смерти: «Читал “Братьев Карамазовых”... Очень плохо». Другое дело, что через пару дней Толстой листал ещё одного автора: «Ну что Христос, что Нагорная проповедь? Лишнего много. Тяжело читать. Написано хуже Достоевского». Дорогое признание да и компания неплохая. А главное — тоже для всего человечества и на все времена.