«Будучи убеждённым противником цензуры, я всё же не исключаю, что если она будет введена, то именно тогда влияние литературы на общество станет гораздо больше», — говорит ректор Литературного института Алексей Варламов.
Поэты реагируют быстрее
Валентина Оберемко, «АиФ»: — Алексей Николаевич, обычно первой за осмысление изменившегося мира берётся литература — в том числе и потому, что это гораздо более бюджетный способ создания смыслов, чем театр или кинематограф. Сегодня мир снова изменился бесповоротно. Как быстро появятся романы про этот новый мир и человека в нём?
Алексей Варламов: — Не думаю, что скоро. Мы переживаем сейчас драматичные времена, сопоставимые с тем, что происходило в нашей стране столетие назад, когда случились революция, смута, Гражданская война, эмиграция. Но ведь и тогда литература не сразу на все эти события откликнулась. По крайней мере, романистика — поэзия реагирует быстрее: вспомним «Двенадцать» Блока, лирику Есенина и Маяковского. А проза — иное. Как очень точно заметил по этому поводу Пришвин, птица на лету не поёт, ей надобен сучок. Пускай даже бюджетный. Вот и теперь пока никто не знает даже приблизительно, как и в какую сторону изменится мир, мне кажется, все замерли в ожидании.
А ещё я бы не искал в литературе пророчества, не её это дело. Писатель, как мне кажется, сродни переводчику. Только если последний переводит с одного языка на другой, то писатель переводит жизнь в слово. Свои ощущения, впечатления, комплексы, свой и чужой жизненный опыт, свою боль, радость, горечь, ненависть, любовь, вину... И чем точнее он подберёт для этого слова, тем лучше. Иногда они оказываются пророческими, но это не входит, так сказать, в "профстандарт«.
— А кто рискнёт быстрее к этому осмыслению подступиться — молодёжь или опытные писатели?
— Возраст тут точно роли не играет. Другое дело, что если для молодёжи всё происходящее скорее внове, то для людей старшего возраста нынешние события как вовне, так и внутри страны вызывают самые различные ассоциации и наталкивают на разного рода параллели. Для одних — хорошие, для других — плохие. Но, забегая вперёд, скажу: и то и другое — это русская литература, и ввести пресловутую «культуру отмены», исходя из отношения того или иного автора к событиям на Украине, не просто глупо, но и бессмысленно. Подобно тому, как Бунин не отменяет Платонова, а Шолохов — Шмелёва, никто и сегодня не сможет удалить никакого писателя из литературы на том основании, что он недостаточно или, наоборот, слишком патриотичен.
Обречённые писать
— Как вы думаете, эта профессия — писателя — в будущем сохранится? Звучат же прогнозы о том, что совсем скоро отомрут профессии бухгалтера, переводчика и даже продавца — со всем этим прекрасно справятся искусственный интеллект и роботы. А уж текст создать — для искусственного интеллекта вообще не проблема.
— То, что люди обречены писать, — это факт. Делают они это для того, чтобы освободиться от того, что их мучает, воодушевляет, тревожит, веселит, отравляет им жизнь и т. д. Андрей Платонов неслучайно сравнивал поэзию с потением, а иногда и с более прозаическим физиологическим отправлением. В основе любого авторского письма чего только не бывает. Но насколько это всё считать профессией — вопрос дискуссионный.
Не так давно в России возникла идея юридически оформить профессию писателя, а для этого предлагают создать так называемый профессиональный стандарт. Звучит ужасно, но другого пути нет. Вся прогрессивная общественность, натурально, возмутилась или же принялась ёрничать: писателей хотят куда-то построить, загнать, ввести цензуру, что по нынешним временам многим кажется реальной угрозой. Хотя речь шла только о социальной стороне — пенсии, больничные листы, трудовой стаж. Получится это сделать или нет, сказать сложно, но писать ни в том, ни в другом случае люди точно не перестанут. А в то, что искусственный интеллект начнёт писать настоящие, трогающие душу книги, я не верю. Может быть, грамотно сложить стишок какой-нибудь продвинутый робот сможет. Но не более того.
— В нынешнюю эпоху появятся ли у нас новые великие писатели, влияющие на умы наций, а не узкого круга почитателей? Или в современном мире это уже невозможно?
— Великие или нет — это становится понятно не сразу. Но, будучи убеждённым противником цензуры, я всё же не исключаю, что если, не дай бог, она будет введена, то именно тогда влияние литературы на общество станет гораздо больше. По крайней мере, в истории России цензура и воздействие на умы — вещи глубоко связанные. Другое дело, насколько мы к этому готовы.
— А читатели современные насколько изменились? И должен ли писатель обращать внимание на запросы читателя?
— В идеале он должен писать только от души. Вспомним Пушкина: «Ты сам свой высший суд». Но это всё-таки Пушкин, а на практике иметь в виду читательский интерес, представлять себе своего потенциального читателя стоит. По крайней мере, точно не надо им пренебрегать и уходить в заумь. Читатель же сегодня избалован, рассеян, капризен и вообще плохо «клюёт». Так что надо ещё сильно постараться, чтобы его поймать. Некоторым это удаётся.
— Сегодня, когда почва порой уходит из-под ног, кого и что посоветуете почитать, чтобы эту почву вновь обрести?
— Я сторонник того, чтобы читать и перечитывать классику, особенно сейчас. Как русскую, так и зарубежную. Взять какой-нибудь большой роман вроде «Саги о Форсайтах» и читать, читать, читать. Очень хороша различная документальная проза. Не только биографии, но и письма, дневники, мемуары. Прочтите, например, дневники Пришвина. Увлекательнейшее и очень актуальное, кстати, чтение.
А если хотите более радостных книг, прочитайте, например, Наринэ Абгарян. Этническая армянка, пишущая на превосходном русском языке. В её сочинениях очень много радости и света. Или роман Григория Служителя «Дни Савелия» — историю жизни московского кота.
— В 1994 г. была напечатана «Пирамида» Леонида Леонова. В послесловии к книге он сказал, что этот роман — рецепт спасения человечества от надвигающихся угроз. Что из этого рецепта можно взять сегодня?
— История с «Пирамидой» — это отдельный сюжет. Представьте себе советского классика, лауреата всевозможных государственных премий, с внешне, казалось бы, довольно благополучной (а на самом деле довольно драматической) судьбой, который прожил 95 лет, последние 50 из которых писал эту самую «Пирамиду». Роман-пророчество, роман-предостережение, роман-поступок. Огромный — больше «Войны и мира». И по советским меркам довольно крамольный. Опубликованный в 1994 г. и... практически никем не прочитанный. Упавший в пустоту. Это ужасно обидная и несправедливая история, но и так, оказывается, бывает. Хотя, возможно, именно сейчас и пришло время «Пирамиды»!
А из предложенного тогда Леоновым рецепта можно взять одно: литература непредсказуема, и нам точно ничего не дано в ней предугадать. Ни спланировать, ни руководить, ни управлять, ни стандартизировать её — ничего нельзя. Но помочь писателям в их обыденной жизни можно и нужно, потому что литература — это прежде всего риск. Это ставка, про которую никто не знает, выиграет она или проиграет. И когда именно это случится: сегодня или завтра. Или через 100 лет. Или никогда.