О коронавирусе, кризисе в кино и хайпе порассуждал режиссёр Павел Лунгин, который стал участником дискуссии российско-еврейского конгресса на тему «смыслы и перспективы российского кино».
Валентина Оберемко, «АиФ»: — Павел Семёнович, сейчас много говорят о новом кризисе в российском кино, который возник в связи с пандемией. Как вам кажется, кино остановилось?
Павел Лунгин: — Я, честно говоря, сам сижу в долгом карантине. У меня, например, остановилось всё. Когда я пытался узнать, что и когда снова запустится, мне ответили, что запуска моей новой картины придётся ждать аж до следующей весны.
Пользуйтесь моментом
— У нас часто стали переснимать старые фильмы. Многие зрители недоумевают: зачем, для чего? Действительно, зачем? У режиссёров фантазия иссякла?
— Сейчас многие талантливые люди переместились в интернет. Кино ведь можно теперь смотреть не по телевизору и не в кинотеатрах — появилось какое-то совсем новое окно, которое нам показывает всё с как бы ослаблённой цензурой. Сейчас самое интересное происходит именно там. И эти платформы могут стать новым шагом, новым источником финансирования наших деятелей кинематографа, которые из-за коронавируса оказались в подвешенном состоянии. Но пока на подобных платформах, где показывают наше кино, аудитории, увы, не хватает.
Что касается пересъёмок старых фильмов: было бы интересно, если бы каких-нибудь три известных российских режиссёра сняли, например, свою версию «Чапаева». То есть не переснять, а сделать что-то новое, достойное, а потом сравнить результат, точнее, зритель этот результат сравнит. Представляете, выйдут один за другим «Чапаев-1», «Чапаев-2», «Чапаев-3»... А переснимать то, что уже было сделано хорошо, — это как переписывать картины или надевать купальники на греческие статуи. Зачем это? На мой взгляд, такой подход к творчеству неверен. Хотя продюсеры считают, что они таким образом переосмысливают историю, показанную в старом фильме, делая её понятной для новых поколений.
— Но ведь частенько это делается так, что у автора оригинального фильма волосы дыбом встали бы. В Америке планируют «перелицовывать» картины, которые сегодня выглядят неполиткорректно, там говорят о новой этике. Но разве такие действия этичны по отношению к произведению и его создателю?
— Вообще, этика же меняется постоянно. Тем не менее какие-то базовые понимания добра и зла остаются с нами. Люди всё-таки отличают хорошее от плохого и понимают, как зло с добром взаимодействуют. Так что все эти этические перемены, пересмотры старого и перекладывание его на новый лад — не более чем косметические, ремонтные работы этики. Они зачастую не нужны. Мировые великие литературные произведения, великие религии говорят о некоем постоянстве этической системы. Ещё раз повторю: не думаю, что надо переснимать старые картины. Вот если бы кто-то придумал показывать старое кино с неким комментарием, который бы снимал все вопросы той же толерантности... А вообще, мне кажется, всё это слишком раздуто. Пытаются какой-то хайп сделать из "неприглядных" сегодня сцен в старом кино, прикрываясь заботой о молодёжи. Но молодёжь сама знает, что для неё хорошо и важно.
Кризис — это всегда такой момент, когда хорошо начинать какое-то дело. В кризис можно что-то украсть, утащить, сделать что-то непредсказуемое, что-то схватить из того, что раньше тебе было не по чину. Я, например, в своё время воспользовался такими возможностями, когда снял «Такси-блюз». И сейчас, мне кажется, из этого кризиса появится много интересных, неожиданных режиссёров.
Не до якутского кино
— В Америке в последнее время даже в кино активно навязывают квоты на актёров, принадлежащих к определённой расе или меньшинствам. В России же постоянно идут разговоры о неких скрепах, позволяющих сохранять стабильность. Но почему бы нам не принять к сведению пропагандируемое Голливудом разнообразие и, например, не снимать кино о бурятах, якутах, адыгах? Тем более что якутское кино на нынешнем «Кинотавре» все основные призы собрало.
— Якутское кино развивается отдельно от российского, как когда-то казахское кино имело абсолютно свою линию. По моему опыту, интерес к национальному кино возникает одновременно с экономическим развитием либо с катаклизмами. Когда возник экономический феномен Китая, мы узнали о китайском кино, потом расцвело корейское кино. Но это открытие всегда связано с общим интересом к стране, его народу, культуре. Также на волне перестройки всё кино, которое шло из России с 1990-х по 2000 г., воспринималось в Европе с огромным интересом, возник огромный интерес к российскому кино. Я убедился в этом на своём опыте. Потом это как-то успокоилось, на пике интереса осталось два-три имени.
Я бы больше ждал интересных фильмов о Северном Кавказе. Хотя в Якутии есть своя потрясающая поэзия, свои легенды и мифы, которые я очень люблю и часто читаю. Они ни на что не похожи, разве что на квантовую физику. Если же говорить серьёзно, сейчас, как мне кажется, наше кино переживает успех в поп-культуре. Посмотрите: каждый год у нас в стране выдвигаются на первые места в рейтингах один-два российских фильма, которые собирают всю кассу. Такой феномен есть и в европейских странах. Как правило, успехом пользуются комедии, что-то героически-историческое, что стягивает на себя всенародный интерес. Поэтому нам пока не до якутского кино.
— Вы говорили, что переснимать кино не стоит. Тем не менее вы сами пересняли сериал «Родина», который изначально был израильским...
— Адаптации — это нечто иное. Мы не переснимаем, а адаптируем фильм для своей публики. Например, сериал «Родина» изначально действительно был израильским. А потом его выкупили американцы и сняли картину, которая к израильскому сценарию имела совершенно отдалённое отношение. Там уже были и шпионы, и раздвоение личности, и всевозможные интриги. А у израильтян "Родина" — это фильм о том, что происходит в семье человека, который вернулся домой после 15 лет плена. Мы видим его отношения с женой, братом. В нашей адаптации я ориентировался на американский сценарий. Мы по договору имели право только на один сезон, поэтому продолжения пока не было.