«Холодное танго», военная драма о еврейском мальчике из гетто, чудом не погибшем во время войны, — единственный фильм Павла Чухрая за последние семь лет. Как и для отца, Григория Наумовича, для него качество гораздо важнее количества. От отца к сыну, к слову, передался не только талант, но и понятия о жизненных ценностях.
...В 1998 году на церемонии вручения премии «Ника» режиссеру культовых фильмов «Баллада о солдате» и «Чистое небо» Григорию Чухраю (жить ему оставалось года три) был вручен почетный приз «За честь и достоинство». Помню, я тогда написала: «Не знаю, что будет лет через 25 с его сыном-режиссером (в смысле удостоится ли он подобной награды)...» Но в том же году картина Павла Григорьевича «Вор» получила не одну «Нику». Не только ее. И не только в Москве. Фильм был номинирован на «Оскар». Однако когда родители Павла прочитали сценарий, отец сказал: «Нет, мы были другими». А мама сказала: «В наше время пили меньше». После просмотра Григорий Наумович признал, что ошибался, считая, что с таким героем история не будет настолько трогательной и что рассказывать об этом (вор в военной форме) вообще не надо. Картина ему понравилась.
Прошло не 25, а всего 19 лет, и на «Кинотавре-2017» в Сочи Павел Чухрай был удостоен приза «За честь, достоинство и преданность кинематографу»: фестиваль открылся новой лентой режиссера «Холодное танго», действие которой происходит летом сорок первого. Слишком близка тема войны этой семье. Так кому, как не сыну фронтовика Григория Чухрая, делать такие фильмы? Пронзительные, до слез и мурашек...
Зимой приходили милиционеры и выселяли нас с матерью
Татьяна Уланова, aif.ru: Показывая в фильме «Вор» жизнь мальчика, которого сыграл Миша Филипчук, вы ведь рассказывали и о своем послевоенном детстве...
Павел Чухрай: Я все время что-то брал из него. Конечно, мое детство было более счастливым, чем у героя Миши, но я рос среди таких же людей. Не просто во дворах, а в коммунальных квартирах, — до 15 лет — а до 8 лет у нас даже комнаты не было: жил у бабушки, потом по знакомым. Мне надо было в школу идти, а меня не брали, потому что прописки не было. (Семья режиссера Григория Чухрая переехала в Москву из Киева. — Ред.). Отец начинал снимать «Сорок первый» и оставался на ночь в своем кабинете на студии, мы с мамой жили у приятелей. До последнего времени люди ютились в шести метрах по пять человек, спали в туалете... Я помню, как зимой приходили милиционеры и выселяли нас с матерью от знакомых.
— Вам-то с женой уже не пришлось мотаться по друзьям?
— Я женился — мне не было еще 20. Родители, видимо, очень не хотели, чтобы это случилось так рано, но ни разу мне об этом ничего не сказали. Мы были студентами, и когда у нас должна была появиться дочь, то родители жены и мои помогли нам купить кооператив. Пока мы не зарабатывали, содержали нас. Так что, учась в институте, я не ходил разгружать вагоны, в этом смысле все было достаточно благополучно.
— Живя в Киеве, мальчишкой наблюдая, как Марк Донской снимает «Мать», вы, вероятно, никогда и не хотели стать кем-то другим, кроме как режиссером?
— Почему? Художником хотел быть, астрономом, историком, археологом, в разное время по-разному. Может быть, хотел быть и пожарником, милиционером, просто не помню. Все ими в детстве хотят быть. То была часть жизни: мы жили на студии, я играл там, все видел, было интересно. Поэтому я и в кино пришел не как многие режиссеры, после какой-то работы. У меня это произошло более естественно: актерские дети растут в театре, дети режиссеров и киноактеров — на съемках. И чем неблагополучнее бытовые условия, тем больше об этом знаешь, потому что тебя не держат в квартире, ты болтаешься где хочешь.
— А няни у вас не было?
— Нет, вы такое говорите! Какие няни?! Родители никогда в жизни в мой дневник не заглядывали и никогда не интересовались, сделал я уроки или нет. Они были молодые, их так никто не растил, и они меня так не растили. Я тоже никогда не ходил в школу к своим детям, не сидел с ними, делая уроки, однако как-то выучились, стали нормальными людьми. Никогда не надо слишком опекать детей, ничего хорошего не получится.
Родители о деньгах в семье не говорили, не принято было
— Кажется, ваши дочери не пошли по стопам деда и отца?
— Да, одна стала дизайнером, художником, вторая окончила экономический институт...
— Почему вы поступили на операторский, а не на режиссерский, что было бы, наверное, логичнее?
— Я рисовал, и мне нравилась изобразительная сторона кинематографа в том числе. К тому же я знал, что режиссер — это человек, который должен руководить коллективом, и считал, что мне нужна жизненная школа. Есть качества, которые для режиссерской профессии надо наработать. Лидерство, например. А когда ты приходишь после школьной скамьи... Хотя и такие примеры есть: Сережа Соловьев, скажем, поступил на курс к Ромму чуть ли не школьником, был самым молодым на курсе, сделал замечательный диплом, и его сразу взяли на «Мосфильм», потому что было видно, что это очень талантливый человек. Элем Климов пришел уже с жизненным опытом. Вадим Абдрашитов до кино был начальником цеха на заводе. У всех по-разному, но чаще все-таки люди приходят в режиссуру после жизненной школы, поэтому я решил: если почувствую, что знаю, как надо делать, буду режиссером.
— Сами в 20 лет пришли к мысли, что нужна школа жизни?
— Да раньше гораздо: я очень серьезно относился к профессии. Не к тому, что меня должно кормить, а к тому, что собираюсь что-то сказать... Тогда было другое время. Мои родители, например, о деньгах в семье не говорили, не принято было. И не потому, что они что-то скрывали: отношение к удобствам и достатку было совершенно пренебрежительное. Отец редко снимал, и в конце жизни был очень бедным человеком.
Людей сажали в психушку — мы знали и переживали
— На Западе режиссер такого уровня одной «Балладой...» обеспечил бы себе беззаботную жизнь до старости, да еще детям и внукам осталось бы.
— У него было на кусок хлеба. Но если бы вы вошли в его подъезд... Десятки людей бывали там и говорили: «Гриша, почему ты живешь в таком подъезде? В такой квартире? Ты мог бы пойти и попросить, как делал один, второй, третий...» Ему не хотелось ходить и просить. Он не воровал, а, если за всю жизнь ты сделал семь-восемь картин... Вы можете узнать, сколько платили постановочных, и посчитать. Этих денег не то что не хватало, но, если бы он не работал руководителем объединения и еще кем-то, вообще жить невозможно было бы. Конечно, если бы он хотел заработать, то снимал бы чаще. И у него были бы деньги на дачу, например. Но он жил по другим принципам, ему материальная сторона была не так важна. Хотя помню, как радовались родители, когда отец получил первые постановочные. Они вообще обалдевшие были с матерью: на эти деньги можно было купить стол, еще что-то из мебели... В комнате же до этого ничего не было! Но то было легкое отношение, не с поджатыми губами. Им было интересно сидеть с друзьями, тратить деньги, когда приходили гости. Стрелять их у тех же людей на следующий день. Или давать взаймы. Они жили очень интересной жизнью. Сегодня это совсем ушло...
Моя жена больше любит общение с незнакомыми. Мне же, когда объедаюсь количеством людей, совершенно необходимо спрятаться и сидеть дома или где-то еще. Самое нормальное состояние для меня — это когда уже знаю, что работаю, пишу. А бомонд? Помню, в лихие девяностые одна наша знакомая сказала гениальную фразу, которая, к счастью, не имела к нашей семье отношения: знаешь, у нас сейчас тяжелое положение, нет своего бандита. В те времена, когда многие общались в разных кругах, я старался этого не делать. Часто бывало: приходишь в гости, а там люди, которых не хочешь видеть. Этим плохи большие тусовки: никогда не знаешь, кто там будет...
Давно известно: человек не может быть счастливым только оттого, что у него хороший дом, дорогая машина или престижная работа... Ведь можно сказать: ну чего не хватало Мэрилин Монро, ну чего ей не хватало? Спустили бы ее в забой! А в забое человек может оказаться счастливее. Я не говорю, что там легче жить. Тем не менее наше поколение объективно можно назвать очень благополучным. Мы жили во времена, когда нам мало что позволяли и много гарантировали.
— Что же вам особенного гарантировали?
— Минимум. Но не было войн, страшных катаклизмов. Да, сажали людей в психушку — мы знали и очень по этому поводу переживали. Сами не шли на демонстрации, может, боялись, а может, не чувствовали, что это может изменить жизнь. Зато большинство из нас не вступало в партию, не подписывало никакие письма.
— Тем не менее ваш сценарий к первому фильму зарубили и заставили вас снимать по чужому...
— У меня зарубили не один сценарий: я писал все время, но не считаю, что отличался от других. Люди, прожившие благополучнейшую жизнь, баловни судьбы, сегодня рассказывают, как они были дико гонимы. У нас у всех что-то зарубали. Всегда. Такая жизнь...